Тепло чужой души: история в деревенском доме
Иван поставил тяжелые ведра на лавку в сенях у бабы Агафьи и уже собрался уходить, но старушка крепко уцепилась за его рукав, молча кивая в сторону избы. Он послушно зашел вслед за ней и присел на скамью у двери, ожидая, что она скажет.
Агафья, не проронив ни слова, достала из печи чугунок, глянула на старые часы на стене, будто намекая, что пора обедать, и налила в миску густых щей с кислой капустой. Положила кусок сала, луковицу и ломоть черного хлеба с хрустящей коркой. Подумав, поставила на стол бутылку самогона. Ее сгорбленная спина, укутанная в платок, казалась хрупкой, но в валенках она двигалась бодро, несмотря на духоту в избе.
Иван, понизив голос, заговорил:
— Щи я, конечно, съем с радостью, а пить — увольте. Заклялся я, баб Агафья, больше в рот не брать. Крест целовал, батюшке обещал. После того раза, как напился да Настю ревновал, в клубе такой переполох устроил — сам не пойму, как в милицию не угодил. За сломанные лавки пришлось целых пять тысяч отдать. Мать сказала, у тебя спина болит, вот я и пришел воду принести. Сейчас поем, дров нарублю, а там, может, еще чего найдешь. Мамка, как увидит, что я к телеку прилип, сразу дело выдумывает, будто из воздуха хватает.
Иван фыркнул, но тут же поперхнулся щами. Агафья, не растерявшись, принялась стучать ему по спине своими костлявыми кулачками, будто гвозди заколачивает. Парень, откашлявшись, продолжил уплетать щи с салом и луком, а потом, хитро прищурившись, спросил:
— Бабуль, а как ты спишь-то? Спина разгибается или колесом лежишь?
Агафья посмотрела на него ясными голубыми глазами, в которых мелькнула улыбка, и махнула рукой, будто отмахиваясь.
— А я гляжу, ты в молодости красавицей была! — продолжал Иван, кивая на старую фотку на стене. — Волосы — темные, брови — как две дуги, а глаза — как звезды зимой. Моя Настя тоже красавица! Давай я тебе ее достоинства перечислю, а ты пальцы загибай. Только, боюсь, не хватит: статная, скромная, добрая, работящая, аккуратная, печет пироги — пальчики оближешь, поет — заслушаешься, танцует — загляденье, не жадная, замужем не была, не пьет, не курит, по соседям не шляется. Ну как, бабуль, пальцы кончились?
Иван заметил, как глаза Агафьи засветились от смеха. Грудь ее затряслась, но голоса не было — только тепло в глазах.
— Какие у тебя глаза, бабуль, живые, не по годам! — восхитился он. — Настю-то знаешь?
Агафья развела руками, будто говоря: «Кто вас разберет».
— Конечно, мы не такие, как вы, — продолжил Иван. — Вы родителей слушались, боялись ослушаться. А мы? Чуть что не по-нашему — сразу в бубен бьем. У нас на все свое мнение. Отец мой, прежде чем что-то сделать, со мной советуется. А мать вообще меня за главного держит. Братья по городам разъехались, я младший, пока не женился, с родителями живу. Но свадьбу сыграть хочу, детей кучу нарожать. Настя у меня — огонь! Я ж ветеринар, научно скажу: здоровая, родит сколько захочет. Ну что, пальцев точно не хватило?
Иван наелся досыта, от печного жара его разморило. Несмотря на боль в спине, у Агафьи в избе было чисто, как в музее. Особенно бросалась в глаза огромная кровать с пуховой периной, подушками и кружевным подзорником. Иван мечтательно протянул:
— Вот бы такую кровать на первую брачную ночь! Хотя, может, и не надо — на такой перине сваришься, как пельмень, и обо всем забудешь.
Он засмеялся и продолжил:
— Настя скоро учебу закончит, вернется в деревню, и гулять свадьбе. Она на фельдшера учится. Представляешь, как здорово: я скот лечу, она — людей. Хотя мать иногда отца скотиной обзывает. Да чего уж, мы все порой не лучше. Слыхала, как Серега мотоцикл у Василя стащил да в речке утопил? Ну не скотина? А Коля на сеновале курил, чуть дом не спалил. Тоже хорош!
Но самый подлец — это Леха. Встречался с Таней, обманул ее, она забеременела, а он из города невесту привез. Таня чуть с ума не сошла, думали, руки на себя наложит. А вчера идет, улыбается, живот вперед, говорит— Бог на счастье дал, мальчик будет.
