Мы возненавидели её с первого взгляда, как только она перешагнула порог нашей квартиры.
Высокая, худая, с кудряшками.
Кофта на ней была ничего, но руки — не мамины. Пальцы короче и толще, сложенные в замок. А ноги тоньше маминых, ступни длиннее.
Мы с братом Сережкой сидели и сверлили её взглядами. Ему семь, мне девять.
Длиннющая Алевтина — не Аля ни капли!
Папа заметил наше презрение и шикнул:
— Ведите себя прилично! Что за хамство?
— А она надолго? — капризно спросил Сережка. Ему такое сходило с рук — маленький да мальчик.
— Навсегда, — ответил папа.
По голосу было ясно: он закипает. А если взорвётся — нам несдобровать. Лучше не злить.
Через час Аля собралась уходить. Надела сапоги, и в дверях Сережа ловко подставил ей подножку.
Она чуть не грохнулась в подъезде.
Папа встревожился:
— Что случилось?
— Обувь помешала, — сказала она, не глядя на Сережу.
— Сейчас уберу! — тут же пообещал он.
И мы поняли: он её любит.
Выжить её не вышло. Как ни старались.
Однажды, когда папы не было дома, Аля спокойно сказала нам после очередной выходки:
— Ваша мама умерла. Так бывает. Сейчас она смотрит на вас с неба. Думаю, ей не нравится, как вы себя ведёте. Вы просто злитесь, вот и хулиганите. Так память не хранят.
Мы насторожились.
— Сережа, Настя, вы же умные детки! Разве так надо? Человека помнят по добрым делам. Неужели вы всегда такие колючие?
Постепенно эти разговоры отучили нас пакостить.
Как-то я помогла ей разобрать продукты. Как же Аля меня хвалила! По спине погладила.
Да, пальцы не мамины… но всё равно приятно.
Сережа заревновал — тоже расставил вымытые кружки. Аля и его похвалила. А вечером громко, с восторгом рассказала папе, какие мы помощники. Он так рад был!
Её чуждость долго не давала нам раскрыться. Хотелось впустить её в сердце, но не выходило. Всё-таки не мама!
Через год мы забыли, как жили без неё. А после одного случая и вовсе влюбились в Алёну без памяти, как наш папа.
…В шестом классе Сереже пришлось туго. Его, тихого и скромного, терроризировал один парень — Витька Крутов. Такого же роста, но наглее.
Семья у Крутова была полной, отец ему внушал: «Ты мужик, давай первым, чтоб не дали!» Вот и выбрал Витька Сережу мишенью.
Брат молчал, терпел, ждал, что само рассосётся. Но хулиганы от безнаказанности только звереют.
Крутов уже открыто лупил Сережу по плечам. Я вытянула из него правду, увидев синяки. Он считал, что мужчины не жалуются, даже сёстрам.
Мы не знали, что за дверью стоит Аля и всё слышит.
Сережа умолял не говорить папе — будет хуже. И чтоб я не лезла драться с Витькой — а мне так хотелось!
Папу втягивать было опасно. Он сцепится с отцом Крутова, а там и до уголовки недалеко…
Назавтра Аля под предлогом похода в магазин проводила нас в школу и тайком попросила показать Крутова.
Я показала. Пусть знает, сволочь!
Дальше было нечто потрясающее.
Во время русского языка Аля заглянула в класс — вся такая ухоженная, с маникюром — и вежливо попросила Витьку выйти: «Ко мне дело».
Учительница разрешила. Витька вышел, решив, что это про гвоздики для ветеранов.
Аля схватила его за куртку, приподняла и прошипела:
— Ты чего моего сына донимаешь?
— Какого сына?! — запищал он.
— Серёги Родионова!
— Да я ничего…
— Вот и пусть так останется! Если ещё раз тронешь его, взглянешь косо — я тебя сама прибью, гадёныш!
— Тётя, отпустите… — захныкал Витька. — Больше не буду!
— А теперь извинишься перед Серёгой! — поставила она его на место. — И если проболтаешься — твоего папашу за решётку упрячу за воспитание отброса! Понял? Училке скажешь, что я соседка, ключ просила!
Витька шмыгнул в класс, весь трясясь. Пробормотал про соседку…
После уроков извинился. Коротко, сквозь зубы, но извинился.
— Папе не говорите, — попросила Аля. Но мы не удержались. Папа был в восторге.
Потом она и меня выправила.
В шестнадцать я влюбилась — та самая дурацкая любовь, где гормоны съедают мозг. Стыдно вспомнить!
Ладно, признаюсь. Мой избранник — безработный пианист, вечно пьяный. Он внушал мне, что я его муза, а я таяла, как свечка. Первая любовь…
Аля пришла к нему и спросила: «Ты хоть иногда трезвый? И на что жить собираетесь?»
Если есть план — готова обсудить наши отношения. Но обеспечивать меня должен он. Одной обшарпанной комнаты мало для серьёзных намерений.
Ему было двадцать пять, мне шестнадцать, Але — тридцать. Она с ним не церемонилась.
Его ответы стыдно повторять. Особенно когда Аля сказала: «Думала, ты умнее».
На этом моя любовь закончилась. Гадко, но до тюрьмы (ни у пианиста, ни у папы) не дошло. Аля успела…
Прошли годы. У нас с Сережей свои семьи — с любовью, уважением, умением вовремя сказать правду. И всему этому научила нас Аля.
Нет в мире женщины, которая сделала бы для нас больше. Папа счастлив, ухожен, любим.
Когда-то у неё была трагедия. Мы с Сережей не знали — папа не рассказывал…
Аля полюбила нашего папу и ушла от мужа. У неё был сын, но он погиб по вине отца. Она не смогла простить.
Хочется верить, мы хоть немного смягчили её боль. Но её роль в нашей жизни никогда не забудется.
Теперь вся семья собирается вокруг неё. Носим её на руках, бережём.
Настоящие мамы не спотыкаются — хоть подножку им ставь…
