Кухня пропиталась густым ароматом томящейся солянки, которую с властными движениями мешала Вера Павловна, пыхтя, будто паровоз. Она царила в этом тесном пространстве, словно медведь в берлоге, размахивая половником, как скипетром. За окном маячил унылый питерский рассвет, но у Евдокии, невестки Веры Павловны, не было ни минуты покоя. Её размеренная жизнь рухнула с появлением вечно брюзжащей родственницы, которая не просто вторглась, а сразу объявила: «Теперь тут мои законы».
Вера Павловна была женщиной монументальной. Её щёки, похожие на булочки, придавали лицу выражение казённой важности, а узкие глазки под кустистыми бровями сверлили насквозь с такой осуждающей проницательностью, что хотелось каяться даже за невинный чих. Она говорила с невозмутимой уверенностью, будто каждое её слово высечено на скрижалях. В её хрущёвке начался ремонт, и она «временно» перебралась к молодым.
— Спаленка у вас, конечно, как собачья будка, — проворчала свекровь в первый же вечер, осматривая комнату. — Ладно, перебьюсь. Только постель свежую, не ту, на которой вы тут валяетесь. Я ж не бомжиха какая, а мать родная.
Дуся замерла, словно наступила на грабли.
— Но это же наша комната, — прошептала она, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Мы с Сергеем тут спим!
Свекровь фыркнула, будто лошадь.
— Молодые ещё, на диване в зале потерпите. А мне, извини, позвоночник беречь надо! Да я ненадолго, не кипятись.
«Ненадолго» звучало обманчиво. Дуся сразу поняла: этот «гостевой визит» затянется до скончания времён.
Ещё не оправившись от одного нахлебника, она услышала звонок в дверь. На пороге стояла Аграфена, младшая дочь Веры Павловны. Весёлая, как масленица, и безработная, как дворовый кот, она ввалилась в квартиру с рюкзаком размером с чемодан.
— Привет, я к вам пожить, — заявила она, швырнув ботинки в угол. — Денег ни гроша, мама тут, значит, и мне есть где голову приклонить. Дусь, чайку ставь, с дороги вымоталась.
Дуся стояла, будто её ударили сковородой по голове. Это была её квартира, её крепость. Но с каждым новым жильцом она ощущала себя здесь чужой.
— Серёжа! — прошипела она позже на кухне. — Это что за цирк? Почему я тут всем прислуга? Когда твоя мать уедет? И зачем эта … Аграфена тут?!
Сергей лишь развёл руками.
— Ну ты же знаешь маму, — пробурчал он. — Она такая. Потерпи. Скоро уедут.
— Скоро — это когда? После второго пришествия? — Дуся сжала кулаки. — Они даже не спрашивают! А эта «царица» заняла НАШУ спальню, Сергей, твою мать!
— Не заводись, ладно? — буркнул муж. — Мать пожилая, надо уважать.
Дуся резко вдохнула и замолчала. Но внутри у неё клокотало, как самовар перед кипением.
Дни тянулись, как смоленская дорога. Вера Павловна командовала, гоняла Дусю в магазин, учила «как правильно варить щи», критиковала всё — от причёски до «жалких кулинарных потуг». Дуся молчала, стиснув зубы, и варила пельмени, которые обожала свекровь.
А потом Вера Павловна объявила:
— Через пару дней приедет Ваня, мой сынок. Развёлся, бедолага, пусть поживёт у вас. Места-то полно. Да и запивать начал с горя, вот я его и пригласила.
Эти слова стали последней соломинкой, сломавшей хребет верблюду.
— Нет. — Дусьин голос прозвучал твёрдо, будто топор по полену.
— Чего? — Вера Павловна замерла, будто увидела привидение.
— Я сказала: нет. Ни Вани, ни Аграфены, ни вас. Хватит. Вы тут уже неделю как окопались. Мне надоело.
Свекровь медленно развернулась, глаза её стали窄кими, как щёлочки.
— Это что за тон? У мужа спросила?
— Муж тут ни при чём. Это моя квартира. Ваши порядки — в вашей хрущёвке. Здесь хозяйка я.
Лицо Веры Павловны побагровело, словно свёкла в борще. Казалось, сейчас грянет гром. Но что-то в Дюсьем взгляде заставило её отступить.
— Ах, так? — процедила она через минуту. — Что ж, мне пора. Раз уж тут такая демократия.
К вечеру Вера Павловна с дочкой сворачивали свои пожитки, бросая на Дусю взгляды, будто на предательницу.
Сергей что-то невнятно бормотал в оправдание. Но Дуся лишь холодно посмотрела ему в глаза.
— Если хочешь сохранить семью, Серёжа, сейчас лучше встать на мою сторону.
Через полгода Вера Павловна позвонила поздравить с годовщиной. В голосе её слышалась непривычная теплота. Больше она не ночевала у них, не пыталась занять спальню и даже хвалила Дюсины пироги, когда заходила на чай. Она больше не вела себя как царица, а как гостья. И Дуся впервые за долгое время почувствовала, что её наконец-то стали уважать.
