Двадцать лет бок о бок. Двадцать лет общих фамилий, прописки, дороги на работу. А теперь — разные столы. Не просто тарелки — разные холодильники. Свои кастрюли. Даже сахар каждый в своей банке хранит. Вот до чего дожили.
Сначала были скандалы — громкие, с битьём посуды и хлопаньем дверей. Потом — примирения, вымученные, без искры. Потом… тишина. Она спала в бывшей кладовке, переделанной под спальню. Он — в их прежней комнате, ещё пахнувшей «мы». Теперь — просто два чужих человека под одной крышей.
О разводе не заикались. К чему? И так всё ясно. Он жил своей жизнью. Она — своей. Он отдыхал один в санатории под Сочи, где встретил женщину. Галина. Добрая, с мягким смехом. Писала ему письма. Он отвечал. Там были слова, забытые дома: «скучаю», «вернусь», «береги себя». Казалось, жизнь обрела смысл.
А она… Она просто молчала. Сидела у окна. Гладила его рубашки. Возвращалась с работы и не включала свет — чтобы не мешать. Готовила себе отдельно — гречку, винегрет, иногда селёдку. Говорить было не о чем. Когда слова кончаются, остаётся пустота. А в ней — боль, которую уже не хочется ни делить, ни лечить.
И вот одно утро. Самый обычный день. Январь, за окном снег хрустит под ногами. Она встала раньше. На кухне — холодно. Накинула старый халат с оторванной пуговицей, зажгла плиту. Поставила маленькую сковородку, ту самую, что купили после свадьбы. Разбила одно яйцо. Крошечное, с ярким желтком, как солнце посреди зимы. Символ. Напоминание.
Она стояла у плиты, хрупкая, с неудачной покраской волос, и смотрела, как белок медленно загустевает. И вдруг в дверях — он. Сонный, небритой щетиной, с кружкой в руке. Хотел чаю налить. Ничего особенного.
Но её взгляд был особенный. Без упрёков. Без злости. Только вопрос. Почти детский. Она приподняла сковородку и спросила:
— Хочешь яичко?
Так просто. И так страшно.
Он замер.
Словно обдало воспоминаниями: комната в общаге под Питером, один матрас на полу, одна кастрюля на двоих. Яйцо — пополам. Одна вилка, один стакан. И она — девчонка в халате с ромашками, смеётся, тянет его за руку: «Ешь, пока горячее!» Тогда в её глазах не было боли — только огонь. Весёлая, озорная, влюблённая. А он — счастливый. Без копейки, но с уверенностью, что всё будет хорошо.
А теперь — два холодильника. Две кровати. Две одиночества.
Он поставил кружку на стол. Подошёл. Аккуратно взял у неё сковородку, вернул на конфорку. И потом — обнял. Крепко. Без слов.
Она не сразу поняла. Замерла. Даже не дышала.
Он прошептал:
— Прости. Не знаю, что на меня нашло. Будто спал. Но сейчас проснулся. Прямо сейчас. Прости…
Она не ответила. Просто прижалась лбом к его груди. А он… Может, плакал. Она не видела. Он высокий, а она — маленькая. И не надо было видеть. Она чувствовала.
А на плите оставалось то самое яичко. Одинокое, с золотым желтком, в старенькой сковородке.
Жизнь — странная штука. Иногда всё рассыпается. Но иногда — вспыхивает. Сердце помнит то, что голова забыла. Иногда хватает одного взгляда. Одного вопроса. Одного яичка.
Иногда любовь — это просто уменьшительное. Кажется маленькой. Жест, слово, сковородочка. Но она огромна. Просто прячется в быте, в усталости, в молчании.
И если однажды она выглянет, совсем крохотная, — держи её. Крепче. Потому что это и есть самое настоящее.
