Тая сошла с лодки, пахнущей смолой и речной трясиной, и сразу ощутила, что назад уже не вернётся. Воздух здесь был иной: влажный, пропитанный ароматом сосновой хвои, мха, рыбы и чего‑то ещё, будто сама жизнь вылилась без примесей.
— Добро пожаловать, — произнёс проводник в рыбацком жилете. — Это база «Живые воды». Ставьте палатку, где захотите. Туалет вон там. Если хотите работать, завтра в восемь собираемся на берег убирать мусор.
Тая кивнула. Слово «работать» её не пугало. Пугало молчание. Впервые за долгие месяцы ей никто не задавал вопросов. Никто не спрашивал: «Как ты?», «Уже справилась?», «Снова будешь преподавать?». Никто не смотрел с жалостью или тревогой.
Она поставила палатку на пригорке у кромки воды, села на бревно, сняла ботинки и опустила ноги в ледяную реку. И впервые за долгое время не заплакала.
Две недели прошли в ведрах, траншеях, мытье котелков. Руки в царапинах, спина нывала от тяжёлой лопаты, но в голове царила тишина. На базе собирались студенты, биологи, бывшие айтишники, художники, волонтёры со всех уголков России — все чуть‑чуть чудаки, все чуть‑чуть потерянные.
— Кем ты была? — спросила вечером Олеся, девушка с рыжими дредами и голосом, как у гобоя.
— Преподавательницей. История искусства. Тверской университет, — ответила Тая.
— Почему ушла? — продолжила Олеса.
— Сын утонул год назад. Слов просто не осталось.
Олеся кивнула без эмоций.
— Понимаю. У меня отец умер от рака в декабре. Я уехала сюда, иначе бы сошла с ума.
— Здесь не сходят с ума? — спросила Тая.
— Здесь можно сойти, но страшно не будет, — ответил Андрей, высокий лохматый координатор.
Тая впервые улыбнулась.
Она начала рисовать на крафтовой бумаге из старых мешков: реки, птиц, людей у костра, иногда своего сына в рыбацком жилете с веслом, улыбающегося.
Однажды её рисунки развесили на верёвке у столовой, а вечером все принесли свои фотографии, стихи, поделки из коры.
— Объявляю день самовыражения! — воскликнул Андрей. — Кто кем был, кем стал, кем хочет быть — покажите!
— А ты? — спросила Тая.
— Был маркетологом, теперь — человек с топором. И мне, знаешь, нравится, — ответил он.
Они оба рассмеялись и перестали стыдиться шрамов.
На третий месяц пришла беда — не из леса, а с реки. На лодке появились мать и сестра Таи. Как призраки в ярких ветровках, с огромными сумками и лицами, полными упрёка.
— Таисия! Ты с ума сошла?! — крикнула мать у палатки. — Ты где вообще? Тут люди‑дикари! Как ты выглядишь! Бог мой, это законно?
Сестра, Варвара, осматривалась, будто искала, куда пожаловаться.
— Мы так за тебя волновались! Ты не берёшь трубку, не отвечаешь на сообщения, исчезла, как подросток. А тебе почти сорок! Ты преподаватель!
Тая молчала. Костёр замер. Олеся подошла сзади, тихо дотронулась до плеча:
— Надо?
— Нет. Я сама.
Мать продолжала:
— Мы думали, ты в депрессии. Психотерапевт сказал, нужна реабилитация.
— Это и есть моя реабилитация, мама, — прошептала Тая.
— Не глупи. Ты спишь в палатке! Таскаешь воду! Ходишь с чужаками!
— Они не чужаки. А ты… Ты давно меня не слышишь.
— Тая, — вмешалась Варвара. — Ты нас не слышишь. Мы же твоя семья!
Тая вспоминала недели под одеялом, когда не могла встать, когда каждый день думала, что лучше бы умерла вместо сына.
— Мы… старались помочь! — бросила она.
Тишина охватила берег, лишь река плескалась, как будто соглашалась.
Андрей подошёл с чашкой чая. Мать вскрикнула:
— Кто это?! Он тебя зомбировал?
— Это человек, один из немногих, кто не боится моей боли. Я не зомбирована. Я жива.
— Ты сумасшедшая, — прошептала Варвара.
— Может быть. Но это мой выбор, — ответила Тая.
Они уехали на следующий день без прощаний. Тая сидела на пристани босиком, держала банку мёда. Олеся села рядом.
— Как ты? — спросила Олеся.
— Как дерево, у которого вырвали корни, а оно пустило новые, — ответила Тая.
— Классная ты, преподаватель, — улыбнулась Олеся.
— Да, только теперь — жизнь, — согласилась Тая.
К концу сентября Тая осталась на базе одной из последних. Некоторые уехали, кто‑то остался на зиму. Андрей тоже. Он построил зимний дом, разжёг печь и варил грибной суп.
Однажды они вместе пошли к реке. Тая молчала, потом произнесла:
— Я, кажется, влюбилась. Не в тебя, а в себя, в это место.
Андрей рассмеялся:
— Главное. Всё остальное приложится.
Она взяла его за руку.
— Если я захочу остаться здесь? — спросила она.
— Оставайся, — ответил он.
— А если захотел бы мастерскую, арт‑резиденцию, звать сюда других, кто потерял себя? — продолжила она.
— Тогда построю тебе веранду, чтобы они знали: их ждут, — пообещал Андрей.
И река помнила. Лес лечил. Сердце, даже разбитое, умеет петь заново, если его слушать.
Первая зима на базе была долгой и тихой. Лес застывал в белом оцепенении, река покрывалась хрустальным льдом, который звенел под утренним солнцем. Людей почти не было — пятеро остались на зимовку: Андрей, Тая, Олеся, Стас и Влада, пара фотографов из Перми, приехавшие «пережить город».
Тая жила в маленьком домике рядом с мастерской
