Злата спрыгнула с лодки, пахнущей смолой и речной иллю, и сразу ощутила, что назад уже не вернётся. Воздух здесь был иной: влажный, пропитанный ароматом сосен, мха, рыбы и чего‑то ещё, будто сама жизнь без примесей.
— Добро пожаловать, — сказал проводник в рыбацком жилете. — Это база «Живые воды». Ставь палатку, где захочешь. Туалет вон там. Хочешь работать? Завтра в восемь собираемся у берега убирать мусор.
Злата кивнула. Слово «работать» её не пугало; пугало молчание. Впервые за долгие месяцы ей никто не задавал вопросов. Никаких «Как ты?», «Справилась?», «Снова будешь преподавать?». Ни одного взгляда с жалостью или тревогой.
Она поставила палатку на пригорке у кромки воды, села на бревно, сняла ботинки и опустила ноги в ледяную реку. И впервые за долгое время не заплакала.
Прошли две недели. Злата носила ведра, копала траншеи, мыла кастрюли. Руки покрылись царапинами, спина ноет от тяжёлой работы, но в голове царит тишина. На базе собирались студенты, биологи, бывшие айтишники, художники, волонтёры со всех уголков России — все чуть‑чуть чудаки, слегка потерявшие дорогу.
— Кем ты была? — спросила однажды вечером Аглая, девушка с рыжими дредами и голосом, похожим на гобой.
— Преподавателем. История искусств. Университет в Твери, — ответила Злата.
— А почему ушла?
— Сын умер год назад. Утонул. Я больше не могла. Слов просто не осталось.
Аглая не ахнула, лишь кивнула:
— Понимаю. У меня отец умер от рака в декабре. Я уехала сюда, иначе бы с ума сошла.
— Здесь с ума не сходят?
— Здесь с ума можно, но это не страшно.
Злата впервые улыбнулась.
Она начала рисовать на крафтовой бумаге из старых мешков: реки, птиц, людей у костра, иногда своего сына в рыбацком жилете с веслом, улыбающегося.
Однажды её рисунки развесили на верёвке у столовой. Вечером каждый принёс что‑то своё — фотографии, стихи, поделки из коры.
— Объявляю День самовыражения! — радостно крикнул Андрей, высокий лохматый координатор. — Кто кем был, кем стал, кем хочет стать — покажите!
— А ты? — спросила Злата.
— Был маркетологом, теперь — человек с топором. И мне, знаешь, нравится, — ответил он.
Они оба рассмеялись и перестали стыдиться своих шрамов.
Третий месяц принес беду не из леса, а из города. На лодке прибыла мать и сестра Златы, словно призраки в ярких ветровках, с огромными сумками и лицами, полными упрёка.
— Злата! Ты с ума сошла?! — крикнула мать у её палатки. — Где ты? Тут люди дикари! Как ты выглядишь! Это вообще законно?
Сестра Вероника осматривалась, будто искала, куда пожаловаться.
— Мы так за тебя волновались! Ты не отвечаешь на звонки, исчезла, как ребёнок. А тебе почти сорок! Ты же преподаватель!
Злата молчала. Костёр замер. Аглая подошла сзади и тихо коснулась её плеча:
— Нужно?
— Нет. Я сама.
— Мы в шоке, — продолжала мать. — Думали, ты в депрессии. Хочем вернуть тебя домой, психотерапевт советует реабилитацию.
— Это и есть моя реабилитация, мама, — ответила Злата.
— Не глупи. Ты спишь в палатке, таскаешь воду, живёшь с чужаками!
— Они не чужие. А ты… давно меня не слышишь.
— Злата, — вмешалась Вероника. — Ты нас не слышишь. Мы же семья!
— Где вы были, когда я лежала под одеялом недели? Когда не могла встать? Когда каждый день мечтала умереть вместо него?
— Мы… пытались помочь!
— Нет. Вы звонили: «Соберись, ты сильная». Сила — не помощь, а отговорка, чтобы не быть рядом.
На секунду воцарилась тишина, лишь река плескалась в ответ.
Андрей подошёл с чашкой чая. Мать встала:
— Кто это? Он тебя зомбирует?
— Это человек, один из немногих, кто не боится моей боли. Я не зомбирована, я жива.
— Ты сумасшедшая, — прошептала Вероника. — Просто сумасшедшая.
— Может быть. Но это мой выбор.
На следующий день они уехали без прощаний. Злата сидела на пристани босиком, держала банку мёда. Аглая села рядом.
— Как ты?
— Как дерево, у которого вырвали корни, а оно пустило новые.
— Классная ты, преподаватель.
— Да, но теперь — жизнь.
К концу сентября Злата осталась одной из последних на базе. Некоторые уехали, кто‑то остался на зиму. Андрей тоже. Он построил зимний дом, разжёg печь и варил грибной суп.
Однажды они пошли к реке. Злата молчала, потом сказала:
— Похоже, я влюбилась. Не в тебя, а в себя, в это место.
Андрей рассмеялся:
— Главное. Всё остальное приложится.
Она взяла его за руку.
— А если я решу остаться здесь?
— Оставайся.
— А если захотеть мастерскую открыть, арт‑резиденцию создать, людей, потерявших себя, приглашать?
— Тогда я построю крыльцо, чтобы они знали: их ждут.
И она поняла: река помнит, лес лечит, а разбитое сердце умеет петь заново, если его слушать.
Первая зима на базе была долгой и тихой. Лес замёрз в белом оцепенении, река покрылась хрустальным льдом, который звенел под утренним солнцем. Оставшиеся пятеро — Андрей, Злата, Аглая, Стас и Влада, фотографы из
