Я стояла у окна в городской больнице, в палате, где лежала мама. Воздух пах резиной и чем-то затхлым, как в старом комоде. За ширмой мама бредила во сне, звала брата, отца, но меня — никогда.
«Опять», — прошептала я про себя. Вспомнила, как в детстве мама смеялась, рассказывая гостям, как оформила справку о беременности и получила ордер на квартиру.
— Кто вы? — резко спросила медсестра, собирая шприцы.
Я открыла рот, но слова застряли. В ушах звенело: «Справка! Справка!» Так я и появилась в этой семье — не ребёнком, а «дополнительными метрами».
В шесть лет мама вела гостей по квартире: «Норма — шесть метров на человека: папа, я, Серёжа и… это». Её палец тыкал мне в нос. Я улыбалась во весь рот — ребёнку ведь нужны тепло и любовь, а если не дают, приходится выпрашивать их смехом.
В восемь лет я сломала ногу, катаясь на роликах. Сложный перелом, операция. Через пару месяцев пришли страховые — сто тысяч рублей. Мама сияла: «Не зря дочка ногу сломала — купили шикарный шкаф! На всю жизнь!» В тот момент я поняла: даже моя боль работает кассиром в семейном бюджете.
«Ты у нас не дочь, а доход!» — смеялись родители.
Я перестала ждать их внимания. Вышла замуж и уехала.
«Теперь комната освободится — отдадим Серёже!» — сказали мне вместо поздравлений. В подарок — открытка без подписи.
С каждой новой обидой сердце сжималось всё сильнее, пока внутри не осталась пустота — огромная и ледяная. Я перестала звонить. Не из гордости, а потому что меня там… просто не было.
Сегодня в палате было слишком тихо. Мама тяжело дышала, потом вдруг пошевелила пальцами и пробормотала:
— Справка… Ты где?
Я вздрогнула. Опять это слово.
— Я здесь, — прошептала.
— Где мой ордер? — мама метнулась на кровати. — Где мой ордер на квартиру?
Она суетилась, будто искала документ, а не меня. На секунду замерла, уставилась сквозь меня, как сквозь стекло, и снова отвернулась.
Я глянула в окно, где фонарь резал тьму оранжевым лезвием, и прошептала в пустоту:
— Вселенная, дай знак, что я не случайность! Что я есть!
Ответа не было.
И вдруг вспомнились слова, прочитанные где-то: «Нет тьмы глубже, чем сердце, разбитое безлюбовью. Но именно в этих осколках рождается место для настоящего света».
Я разрешила себе рыдать — не скулить, а выть навзрыд. Слёзы смывали клеймо «справки». В этой боли я наконец почувствовала: я существую.
Под утро мама приоткрыла глаза.
— Ордер… где?
Я замерла.
— Здесь, — ответила ровно, без дрожи. — Но я не документ. Я — твоя дочь Вера.
В этот миг во мне что-то перевернулось. Любовь — не сделка, а река. И я сама решаю, кому её дарить.
Я вышла из больницы налегке. В голове — ни обид, ни планов. В парке светило солнце, и я замедлила шаг, подставив лицо под золотые пятна сквозь листву.
— Какой красивый свет…
Девочка уронила мороженое и заплакала.
— Возьми моё, — протянула я стаканчик.
— А вы кто?
Я улыбнулась, чувствуя, как сердце расширяется до неба.
— Я — Вера. Просто Вера.
Внутри зажглось тихое сияние. Я услышала птиц, смех, шёпот листьев — будто мир наконец включил звук.
Вернувшись в палату, застала маму спящей. Взяла её руку, не ожидая ответа. Свет во мне лился наружу — неважно, примут его или нет.
Так «лишний метр» стал бесконечной комнатой. Потому что стены — только в нашей голове, и только мы решаем, когда их снести, чтобы впустить солнце.
