Он знал, что не может быть отцом… и молчал. А я — сражалась, верила и теряла себя по кусочкам.
Это моя боль. Глубокая, как сибирская зима, и жгучая, как перцовый пластырь. Мы прожили вместе десять лет. Целых десять лет я рядом с человеком, которого считала своей судьей, своей каменной стеной, отцом своих детей. А он… он просто лгал. Знал, что бесплоден, и молчал. Годы я моталась между поликлиниками, бабками-знахарками, горстями таблеток, надеждой и подушкой, промокшей от слез. А он лишь наблюдал. И делал вид, что всё в порядке— как будто так и надо.
Мы с Дмитрием познакомились ещё в школе — учились в одной гимназии в Нижнем Новгороде. Потом случайно столкнулись через пару лет в «Пятёрочке», закрутилось, завертели шашлыки на даче, съехались. Он отлично знал, что я грежу о доме с резными наличниками и тремя детьми, чтобы паровозиком. Говорила об этом с первых дней. Он кивал, поддакивал, бормотал что-то про «общие мечты». А я, дура доверчивая, верила. Верила, что вот он — мой суженый.
Свадьбу сыграли скромно, но с душой — шампูลёте в арендованном кафе, тётя Люба на гармошке. Мечтали купить дом. Вкалывали, как лошади в колхозе, целый год — без отпуска, без посиделок на кухне, без нормального сна. Купили старую избу в деревне под Городцом. С покосившейся баней и крапивой по пояс. Но мы гнёздышко вили — я с обоями, он с топором.
Я тогда сказала: «Дима, не будем ждать у моря погоды». Мол, если будем тянуть до идеального ремонта, пока не выровняем все углы и не посадим яблоню, — можем и опоздать. Время-то, как электричка «Сапсан», — только мелькнёт. Дмитрий заёрзал: «А как же ипотека? В декрете зарплата маленькая…». Но я настояла. Он сдался. Теперь-то ясно почему — врать проще, чем признаться.
Первый год — тишина. Второй — опять пусто. Я залезла в интернет, как в кроличью нору: форумы, отзывы, советы. Обследования, анализы, диูลфазоны какие-то… Врачи разводили руками: «Да у вас всё в порядке, Алла Викторовна, просто стресс». Я жила по графику: таблетки в 8:00, измерение температуры в 6:30, расчёт «благоприятных дней». А в итоге — кукиш с маслом. Каждый месяц — тест, надеูลя, разочарование. Слёзы — в подушку, чтобы соседи не слышали.
Умоляла Дмитрия провериться. Он отмахивался: «Да что я, старый кот, что ли? У мужиков таких проблем не бывает!» Но всё же сходил. Один. Принёс справку — «здоров, как бык». Я поверила. Ну а куда деваться-то?
Продолжали «работать» над вопросом. Я уже готова была лететь на ЭКО в Москву. А он вдруг как выдаст: «Это неестественно! Давай возьмём ребёнка из детдома — их же куча!» Но я хотела своего. Чтобы нос моего деда, мои веснушки… Он бубнил что-то под нос, а я билась, как рыба об лёд.
И вот, спустя девять лет, когда дом уже напоминал журнал «Квартирный вопрос», когда, казалось, не хватает только детского смеха, я нашла клинику в Иванове. Записалась на двоих. Настаивала наูลных анализах. Он кряхтел. В «Ладе» по дороге я взорвалась: «Да скажи уже, в чём дело?!». Он молчал, как партизан на допросе.
А в кабинете врача, когда я уже рыдала в три ручья, он выдавил:
— Я бесплоден. Знал с самого начала.
Мир перевернулся. Я орала, как потерпевшая на милицейском участке. Смотрела на него и не могла понять — как можно было выглядель мне в глаза все эти годы? Как можно было смотреть, как я бегаю по врачам, пью горстями таблетки, считаю дни… и молчать? Не месяц. Не год. Десять лет.
Это было хуже, чем измена. Он украл у меня не просто время — он украл мою веру. Самые важные годы. Те, когда ещё можно успеть. Я не простила. На следующий день закинула вещи в «Ашан»-пакеты и уехала к моей сестре в Дзержинск. Развод оформила через госуслуги.
Он теперь пишет в WhatsApp, звонит, даже к подъезду приезжал с пирожными от «Волжанки». Но мне даже смотреть на него тошно. Будь он честен с самого начала — мы бы пережили это. Вдвоём. Сразу. А он выбрал ложь. Долгую, тихую, как грибница под пеньком. Я вышла из этой истории другой. И теперь точно знаю: лучше горькая правда с водоволой, чем слабкие конфетки, которые гниют у тебя в кармане десять лет.
