Муж ушёл, а она только улыбнулась
– Боже, как я устал от этого бессмысленного цирка! – ругался Антон, ходил по кухне, теребил волосы. – кругом всё однообразно: работа, дом, свекровь с её бочком, и снова работа. Ни одного живого слова в этом пригородном скопище домишек!
– Что, простите, именно тебя меняет? – Елена стояла у плиты, варёный картофель в кастрюле. Она даже не обернулась, лишь плечи её слегка напряглись.
– Что меняет? – повторил он, усмехнувшись. – Такое чувство, что ты постоянно на дне рождения у Эйзенховера – занята своим уютным миром, а я в нём даже под лампочкой висеть не могу!
– Я просто помогаю маме в детском садике. Ты же знаешь, – её голос звучал с усталостью и непониманием.
– Детский сад! Сколько ещё так? Сколько раз мы не примчали домой посмотреть «Пчёлку Майю» вместе? Или даже просто… разговаривать? – Антон с силой поставил на стол чайник с водой. – Представь, последним репликой за ужином стал удар фасоли в кастрюлю.
Елена медленно повернулась. Её лицо не выражало драмы, только тень усталости под глазами.
– В воскресенье мы сходили убораться в дачный домик, – сказала она просто.
– И ты смотрела на пол штыком, вминая носок в ковер! – Антон злился на себя, что слова вылетают без фильтра. – Знаешь что, я ухожу. Уже решил.
Елена замерла. В ушах резануло стыкание кастрюли с плитой. Молчание было тяжёлым, как засор в ванной трубе.
– Куда ты собрался сию минуту? – прошептала она, ложка в руках не опустилась.
– Не сегодня. Навсегда. От тебя. От всего этого старого чайника и мыла! – Он жестом закатил глаза на потолок. – Вчера с Катей из отдела поужинали, и она… человек добрый, весёлый. Внимательный.
Елена долго смотрела на него, а потом… улыбнулась. Той самой, какой, наверное, радуется мать, когда сын на днях поймал золотую рыбку на заборном озере.
– Уходи, – сказала она, не поднимаясь с места. – Когда за забором отведёшь машину, забери свои гвозди. Пылесос в ангаре – там твоя сумка с сухофруктами из родных.
Антон растерялся. Он ожидал закономерных «как ты мог?» или «я тебя убью», но получал усмешку, как… как на экзамене, когда ответ членовато извернулся.
– Ты ничего не будешь уламывать о браке? – спросил он, подавшись вперёд.
– А за что? – Елена подошла к окну, пальцы легли на старую раму. – Вспомни: ты жил у меня в гараже, я откалывала тебе чай, ты не соглашался на кофе. Сейчас вырос. У нас разные мирки.
Антон встал, растерянный, будто пропал магнит в путеводителе. Он звонил себе же решения, но соотношение между ними и реальностью оставалось диссонантным.
– Я заберу гробики с вселенной завтра, когда на работе будешь чинить конфорки, – бормотал он, выходя.
– Как хочешь, – Елена вернулась к кастрюле, снова помешивая картошку. – Или ужинать будешь?
Антон ушёл. После хлопка двери Елена несколько секунд смотрела на молоток, лежавший в углу. Потом выключила плиту, отодвинула кастрюлю и села за стол. В квартире случилось странное – тишина, как в рачьем бочке, стала почти приятной. Видимо, сгнила грыжа, но теперь с ней совпадала вся боль от одиночества.
Да. В тишине она наконец увидела своё отражение в молочном экране – лицо с детской губой и морщинками, свидетельствующими о десяти годах притягательной лжи.
На экране светилось: «Ну же, Лён, ты уже сказала ему?»
Но Елена не обратила внимания. Сказал он сам. И это… не боль.
Через неделю после ухода Антона Елена сидела в старом кафе с Клавдией, давней подругой. Та напряжённо смотрела, как её спутница пьёт чёрный чай с леденцом.
– И что, просто всё бросила? Даже не попыталась всё исправить?
Елена пожала плечами, играла ложечкой в чашке.
– А что исправлять? Вот ты с мужем сорок лет прожили – и ничего. Только полярники, хоть по пустякам.
– Но ты же всегда собиралась на себя статьевой статьей! – Клавдия удивлялась. – Неужели это ничего не значит?
– Значит. – Елена посмотрела в окно на проплывающих по переулку эстетов. – Но не настолько, чтобы дальше сутки убивать молчанием.
– Не узнаю тебя. Раньше за него бы боролась.
– Раньше – да. А теперь я просто хочу спокойствия. Кажется, с плеч съехало какое-то обломанное крыло.
– И не больно?
Елена немного посидела.
– Больно. Но не от того, что ушёл. А от того, что я не решилась сделать вывод. Кстати, у меня новая подработка – приглашённая в садик на рисование с детьми. Идея? Сменить привычный ритм.
– И как теперь? – спросила Клавдия, ощущая перемену в воздухе.
Елена усмехнулась.
– Начинаю. Прямо сейчас. Всему – новая жизнь.
А вот пример изменений после Антона: в течении месяца она плелила крокет из различных цветов, смотрела мультфильмы с детками, вспомнила старые пластины в интернете…
После работы вернулась в квартиру. Антон забрал свои вещи, оставив местами трещинки в шкафу и кухне. Елена шла по комнатам, как будто по памятнику, перечёркивая обломки – его леден и наволочка, ноутбук у бани, штаны в подвале.
Звонил телефон. На экране свекруха.
– Здравствуй, тётя Света, – Елена села на диван.
– Елечка, понимаю, что неудобно, но… Антоша до сих пор ломится… – голос дрожал. – Звонит по ночам, прямо к ней в барак!
– Да, сами всё решили. Мы оба поняли, что так будет лучше.
– Но как же! Вы же столько лет… Неужели нельзя было слить наливочку?
Елена вздохнула. Любила свекруху, но огонь сгорал.
– Иногда проще пройти мимо, чем топтать траву.
– Это из-за той бабы? – В голосе Света засверкали закрытые двери. – Она же не из нашего круга!
– Не только из-за неё, – мягко ответила Елена. – Просто Антон стал другим. Мы… расходимства изнутри.
– А ты как?
– В порядке. Даже начала новую жизнь. Меня в детский сад пригласили, собираюсь курсы по валянию, – глаза Елены смеялись.
– Валяние? – ошарашенно переспросила свекруха. – Прямо сейчас?
– Почему бы и нет. Всегда думала о светлых салфетках и творческих радостях.
Откинувшись на диван, Елена вспоминала, как раньше боялась одиночества. А теперь стало как после ура-пивна: притихло, но не больно.
Она взяла журнал про лепку, когда в дверь позвонил Антон – мокрый от дождя, растерянный.
– Забыл веник… – пробурчал он, входя.
– Веник? – У Елены в глазах мелькнула тень.
– Веник для уборки. В сарае.
– О, – пожала плечами Елена. – Сразу дам.
Затуманившись, Антон прошёл в ангар, скопировался по альбомам, а потом вернулся с папкой.
– Ты рисование организовала? – заметил он, увидев листы бумаги.
– Да, давным-давно мечтала.
– Одна справишься?
– Справлюсь.
Антон стоял у стены, видимо, хотел сказать что-то важное. Елена ждала.
– У тебя всё хорошо?
– Отлично. А у вас с… Катей?
– Нормально. Живу пока на даче у дяди. Потом…
– Это хорошо, – светлыми глазами Елена смотрела на него.
Прошло несколько месяцев. Елена, уже будучи профессиональной лепщицей, сидела в кафе, ждала Клавдию. Жизнь изменилась, зато теперь пахла медом и свежими красками. Она завела новых друзей, начала читать поэзию, заказала себе карточку в библиотеке.
Когда вошёл Антон, он сразу её заметил, подошёл.
– Привет, – осторожно бросил он. – Можно присесть?
– Конечно, – усмехнулась Елена. – Как… солнышко, что вы?
– Вроде нормально. Только Катя у меня… как мухи в липу.
– Говорят, каждая жена – винтаж.
– И ты… всё бросила? – осторожно спросил Антон.
– Да. Но не из-за тебя. А потому, что поняла: человек должен учиться на личном опыте.
Антон посмотрел на её улыбку. Ту самую, когда видишь, что кто-то на дне рождения вашего ребёнка смеётся не насчёт него, а изнутри.
– Я не знал тебя такой, – наконец резюмировал он.
– Это к лучшему.
Как-то завершилась их встреча. Антон ушел, а Елена осталась в кафе, мысли неслись как на санках: про старые игры в прятки, про цветы в бокале, про долгий путь от бессмысленности доCreative.
Она пошла домой, довольная. И поняла, что впервые за много лет кругом всё стало… своим.
