**Бумажный журавлик на улице привел меня к разгадке исчезновения отца**
Моя жизнь была скучной и бессмысленной, пока… мокрый тротуар не подарил мне бумажного журавлика, точь-в-точь такого, какие складывал мой отец до своего исчезновения двадцать пять лет назад.
Я был писателем, у которого закончились истории.
Ну, не совсем. Каждый четверг я отправлял статьи в журнал. Заголовки вроде «Что ваш любимый вид макарон говорит о вашем характере». Они были ничего. Легкие, для быстрого чтения.
Но моя редактор, Елена, хотела большего.
«На этот раз что-то настоящее, Катя. С душой. С чувством», — сказала она во время звонка в Zoom, щурясь за кривыми очками и потягивая чай из кружки с надписью «Слово имеет вес».
«Конечно. Может, добавлю счастливый конец и пару слез для алгоритма».
Она даже не моргнула. Только бросила на меня острый взгляд. И — щелк. Звонок оборвался.
«Отличный разговор», — буркнул я себе под нос.
Я закрыл ноутбук и откинулся на стуле. В квартире пахло корицей и пыльными книгами. Было тихо. Так тихо, что шум в ушах словно подначивал задуматься о вещах, о которых лучше не думать.
Мой парень, Дмитрий, любил говорить, что я «неприхотливая». Ну да. Он не знал, что «неприхотливая» — это всего лишь усталость.
Дмитрий работал в местном отделении полиции, что придавало всему оттенок иронии. Он приходил домой с историями о пропавших людях, странных ограблениях, ночных вызовах из-за «странных звуков». Настоящие вещи. Вещи, которые имеют значение.
А я?
Я спорил с метафорами по ночам.
«Мы оба за чем-то гонимся. Просто у него для этого есть значок».
Я накинул куртку. Без цели. Просто нужно было двигаться.
На улице мимо проходили люди. Я свернул налево. Потом направо. Потом просто брёл без направления. Пока что-то не остановило меня.
Вспышка цвета у водостока. Маленькая, неподвижная. Я медленно наклонился.
«Бумажный журавлик?» — пробормотал я, поднимая его.
Он был сложен с идеальной точностью. Каждый сгиб — чёткий. Но под одним крылом я заметил двойной залом.
«Не может быть…»
Я провел пальцем по маленькому изгибу.
«Тайный знак».
Мой отец делал так. Он складывал журавликов на салфетках в кафе, на обрывках бумаги на автобусных остановках, на чеках из магазина.
«Этот — для тех, кто смотрит глубже», — говорил он, постукивая по двойному сгибу.
Я не видел таких больше двадцати пяти лет. Он исчез, когда мне было двенадцать. Без записки. Без следа. Просто… растворился.
«Папа…»
«Некоторым мужчинам не суждено оставаться», — всегда говорила мама, будто заученную строку из пьесы, которую повторяла слишком часто.
Внезапно раздался голос:
«Эй, это мое».
Я поднял голову. Мальчик в красной шапке стоял у угла, смотря на журавлика в моей руке так, будто я украл его сокровище.
«Ты его уронил?»
«Моя мама купила его. У того мужчины».
Он указал в сторону переулка с цветочными ларьками. Тут же подошла женщина.
«Извините, — сказала она, беря мальчика за руку. — Он вечно всё теряет».
«Скажите, а где вы его купили?»
«У мужчины за углом. Он там обычно до шести. Сам их делает. Все зовут его Степан».
«Спасибо».
Впервые за месяцы во мне шевельнулось что-то. Искра любопытства. Тяга. Я не знал, почему.
Но знал одно точно: мне нужно найти человека, который сложил этого журавлика.
***
На следующий день я вернулся. Листья кружились под ногами, и я шёл медленнее, не зная, что найду. Вдруг услышал смех. Звонкий, заразительный.
Небольшая толпа детей собралась у цветочного магазина. Четверо или пятеро сидели на корточках, с широко раскрытыми глазами, хлопая в ладоши.
«Ещё одного! Пожалуйста! Сделай дракона!»
«Да, большого!»
«Ту-ту-ру! Давай, волшебник!»
Я остановился у угла, полуприкрытый цветочным ларьком, и наблюдал. Вот он.
Сидел на картонной подстилке, в длинном синем пальто, которое обвивало его, как поношенное одеяло. Его руки быстро двигались, создавая бумажный зоопарк перед детьми.
Лису. Лягушку. Жирафа из парковочного талона. Он улыбался слабо, но почти не говорил.
Одна девочка взвизгнула, когда он вручил ей бабочку из фантика. Мальчик подпрыгивал от нетерпения.
«Ну же, ну же! Дракона!»
Степан (если это было его настоящее имя) складывал молча, а дети следили за его руками, будто перед ними и вправду творилось волшебство.
«Этот сложный».
И с последним загибом он поднял его.
«Та-да. Дракон».
«Это так круто!»
«Последний на сегодня, ладно? Идите учитесь чему-нибудь у мультиков».
Дети рассмеялись и разбежались, как весёлые воробьи, сжимая бумажных зверей в маленьких ладошках. Я подошёл ближе, сердце странно сжалось.
«Впечатляет, — тихо сказал я. — Вы Степан?»
Он не поднял головы.
«Так меня зовут».
«Это все вы делаете?»
«Нет, — сухо ответил он. — Это оригами-фея из библиотеки».
Я улыбнулся. «Вчера я нашёл цветного журавлика. У него был двойной сгиб под крылом».
Он замер. Его руки остановились на полусгибе, всего на секунду. Потом он поднял глаза.
«Что?»
«Тайный знак, — пояснил я. — Так мой отец называл его. Маленький залом под крылом. Он говорил, что это для тех, кто смотрит внимательнее».
«Дай угадаю, — пробормотал он. — Ты поэт. Или философ».
«Близко. Писатель».
Он коротко и сухо рассмеялся. «Одно и то же. Только меньше бутылок вина и больше кофе».
Он взял рекламную листовку и снова начал складывать. Я наблюдал за его руками.
«Вы помните, как научились этому?» — спросил я.
«Нет. Кто спрашивает у ложки, как она научилась черпать суп? Она просто делает».
«Вы продаёте их?»
