«Пап, отдай квартиру — тебе она уже не нужна». После его ответа дочь бросила три слова и хлопнула дверью.
Иван Степанович потерял жену всего полгода назад. С ней ушло всё — тепло, смысл, даже воздух в доме стал чужой. Он ходил на работу не из-за денег, а чтобы хоть ненадолго убежать от пустоты. Бумаги, отчеты, знакомые коридоры — единственное, что ещё напоминало о жизни. По вечерам он бродил по улицам, не решаясь вернуться в квартиру, где каждый угол кричал об одиночестве.
Дети — Надя и Миша — звонили редко. А потом и вовсе перестали. Казалось, с мамой исчезла последняя ниточка, связывающая их. Иван Степанович боялся тишины, но ещё страшнее было понимать, что для своих детей он теперь просто старик, обуза.
Иногда он ловил себя на том, что всматривался в лица прохожих — вдруг кто-то узнает, улыбнётся, спросит: «Как дела?» Но люди спешили мимо. И сердце сжималось — не от болезни, а от этой ледяной пустоты.
А потом пришла Надя. Не с пирогами, не с чаем — с холодным взглядом и тем же разговором. На этот раз без предисловий:
— Пап, давай уже без сантиментов. Ты один в трёхкомнатной, это же безумие. Продай, купи себе однокомнатную, остальные деньги отдай мне. У нас ипотека, Алёшке нужна своя комната.
Он молчал. Губы дрожали, слова застревали где-то внутри.
— Наденька, это же наш с мамой дом… Я не могу просто взять и… — голос сорвался.
Дочь резко поднялась:
— Ты своё уже прожил. Хоть раз подумай о нас, — её слова резали, как нож.
— А ты подумай, когда в следующий раз заглянешь? — прошептал он.
Она уже была в дверях. Оглянулась, бросила:
— После похорон.
Дверь захлопнулась. Гулко, как выстрел. Иван Степанович сидел, не в силах пошевелиться. Потом взял телефон, набрал сына:
— Миша, поговори со мной. Надя была… опять про квартиру… Я не хочу её продавать.
На том конце вздохнули:
— Пап, ну а зачем тебе такие метры? Я бы тоже не отказался от помощи — хочу новую машину, старая совсем развалилась. Давай, не упрямься.
— А ты когда приедешь? — спросил он, чуть живой надеждой.
— Если квартиру продашь — приеду.
Он не стал дожидаться конца разговора. Оделся, вышел. Давило так, будто грудь залили свинцом. Шёл, не видя дороги, пока не нашёл скамейку у речки. СеИ лишь старый бездомный пёс, прикорнувший рядом, тронул его холодную ладонь носом, словно прощаясь.
