Папочка, я буду кушать совсем чуть-чуть, только не отдавай меня в детдом…» — сквозь слезы умоляла девочка

**Дневник. 15 октября.**
В нашей деревне, где пыльные дороги петляют меж покосившихся изб, жила семья: я, Иван Петрович, моя Аннушка да ребятишки. Не богачи, но и не нищие хватало на хлеб да на соль. Казалось, жизнь устоялась, как старый дуб, пока Аннушка не сказала:
Ваня, я снова беременна.
Сорок три года, трое детей, копейки в кармане какого чёрта?!
Да ты с ума сошла! кричал я, а она смотрела на меня тихо, будто знала что-то, чего я понять не мог.
Родилась Катюша. Я даже в роддом не поехал. Вернулся с поля а в доме новый писклявый комочек. Аннушка умилялась:
Ваня, глянь, какая лапочка!
А я отвернулся.
Девочка росла, как сорная трава у забора незаметно. Старшие её не замечали, а я… Я будто сквозь неё смотрел. Раз принесла мне земляники полное лукошко.
На, пап, я сама собирала!
Поставь на стол, буркнул я. Некогда мне.
А потом… Проклятый день. Пошли они с матерью за грибами, да гроза нагрянула. Аннушка оступилась, ударилась виском о пень. Когда мы прибежали, она уже не дышала.
Это ты убила её! орал я на Катюху, сам не веря своим словам.
Старшие подхватили:
Выгони её, пап!
Бабка забрала Катю к себе, но и там ей не было места. Подслушала она наш разговор:
Куда мне, старухе, ещё одного ребёнка?
Папочка, я буду есть совсем мало! Не отдавай меня в приют! рыдала она, вцепившись в мою рубаху.
Я оттолкнул её.
Прошли годы. Однажды звонит Ленка, старшая:
Отец при смерти. Зовёт Катю.
Приехала она с мужем, каким-то Костей. Я лежал, разбитый, и вдруг понял: всю жизнь нёс в груди камень.
Прости, дочка… прохрипел я. Любил тебя, да показать не умел.
Она заплакала. Взяла меня к себе. Теперь внуки по утрам будиют:
Деда, научи рыбу ловить!
А ночью снится Аннушка улыбается.
**Вывод:** Жестокость это трусость. Любовь надо говорить вовремя.