**Дневник Татьяны Степановны**
Сваты твердили, будто наш сын переезжает в царские палаты, но их слова оказались обманом.
В тихом городке под Волгоградом, где степной ветер шепчет о воле, мои пятьдесят восемь лет омрачены горечью. Меня зовут Татьяна Степановна, я жена Василия Петровича и мать нашего сына Дмитрия. На смотринах его невесты, Анастасии, её родители сулили рай: «Ваш сын теперь как сын царский — у нас всего вдоволь, жить будет в достатке!» Но их щедрость испарилась, оставив лишь унижения. Теперь передо мной выбор: терпеть ради сына или бороться за правду.
**Сын, ради которого дышали**
Дмитрий — наша отрада. Мы с Василием растили его в деревне, где каждая копейка добывалась потом. Он вырос умницей, окончил институт и теперь работает инженером в Волгограде. В тридцать лет встретил Настю, городскую девушку, и потерял голову. Мы радовались за него, хотя её семья с первого взгляда казалась чужой — важной, холодной. На смотринах её отец, Игорь Васильевич, и мать, Галина Сергеевна, хвастались квартирой, связями: «Диме повезло — у нас хоромы, мы его не обидим!» Мы поверили.
Анастасия казалась ласковой: улыбалась, учтиво кланялась. Думали, будет нашему сыну опорой. Свадьбу гуляли на широкую ногу — мы с Василием отдали все накопления, заняли у соседей, чтобы не ударить в грязь лицом. Сваты клялись: «Мы тоже не останемся в стороне, поможем!» Но после свадьбы их «подарки» обернулись петлёй на нашей шее.
**Правда, которая обожгла**
Дима с Настей переехали в квартиру её родителей — те самые «хоромы». Оказалось, старая трёшка, где ютились сами сваты, их младшая дочь с мужем и ребёнком, а теперь ещё и молодые. Восемь душ в тесноте, одна ванная, кухня — впору плакать! Наши живут в чулане, вещи — на балконе. Какие уж тут хоромы?
Сваты не только не помогают, но и тянут с Димы последние силы. Игорь Васильевич гоняет его за покупками, чинить машину, возить на дачу. Галина Сергеевна требует платить за коммуналку за всех: «Вы же у нас живёте — будьте любезны!» Дима молчит, лишь тенью стал.
Хуже — их взгляд на нас. Когда приезжаем, Галина Сергеевна кривится: «Деревенщина, вам бы в баню да на печь…» Смеются над нашими пирогами, над тем, как говорим. Их младшая, Катя, и вовсе зовёт нас «колхозниками». Терпела ради сына, но каждое слово — как пощёчина.
**Боль, которая гложет**
Дима — не узнать. Похудел, глаза потухли. Говорит, Настя ссорится с ним из-за родителей, но просит не лезть. «Мама, сам разберусь», — шепчет, а сам тонет. Хотят снять жильё, но сваты давят: «Куда вы с вашими-то грошами?» Мы с Василием готовы помочь, но после свадьбы в кошельке — ветер.
Пыталась говорить с Настей: «Твои родители обещали золотые горы, а дали камень на шею». Она вздохнула: «Они такие…» Её слабость — как нож в спину. Василий злится: «Надо было видеть их насквозь!» Но кто же знал, что за улыбками — ложь?
**Что делать?**
Не знаю. Говорить со сватами? Они нас за людей не считают. Забрать Диму? Он любит Настю, хочет сохранить семью. Молчать? Но каждое утро я просыпаюсь с мыслью: как он там, в этой клетке?
Подруги шепчут: «Выдерни его оттуда, пусть с нуля начинают!» Но он взрослый.
В пятьдесят восемь я мечтаю видеть Димку счастливым — в своём углу, с женой, которая его ценит. Но сваты заманили его в капкан, а нас превратили в посмешище.
**Моя борьба**
Этот дневник — мой крик. Игорь Васильевич и Галина Сергеевна, может, и не хотели зла, но их ложь губит моего ребёнка. Дима, может, и любит Настю, но молчание делает его рабом. Я хочу, чтобы мой сын дышал свободно. Даже если ради этого придётся встать против всех.
Я — Татьяна Степановна. И я не дам сломать ему жизнь.
