Мама, наверное, ты до сих пор сидишь на кухне, перебирая пожелтевшие открытки с поздравлениями о моём рождении. Те, где улыбаются люди, которых уже нет. Хранишь мой первый чепчик, выпавший зуб, прядь волос — словно пытаешься удержать время, когда я помещался на твоих руках. Но ни один альбом не вернёт прошлое. А ты всё бережёшь эти крохи — будто они важнее золота. Потому что я твой сын.
Мне уже за тридцать. Есть квартира в Новосибирске, жена, кредит за машину и обязанностей — как снега зимой. Но знаешь, мама? Я всё тот же паренёк, который прибегал домой с синяками, с двойкой по физике, с комом в горле. Ты не допытывалась — просто гладила по голове. И я верил: завтра, может, отругают, а сегодня просто любят. Без «если» и «но».
Хочу, чтобы ты знала: я не изменился. Даже в этом пиджаке от Bosco, даже с отчётами до полуночи. Просто стыдно признаться, что порой я — как перегоревшая лампочка: светить должен, а не могу. И тогда я вспоминаю наш дом в Томске, где пахло ватрушками, а ты говорила: «Выпей чаю, а там видно будет».
Помнишь, как в пятом классе ты надела на меня уродливый свитер с оленями? Я ревел, а ты твердила: «Тёплый же!». Теперь у меня такой же — только итальянский, за ползарплаты. Но под ним всё тот же твой мальчишка.
Наше детство — не просто картинки. Это фундамент. Ты единственная, кто помнит, как я бредил ветрянкой, боялся Бабы-яги в шкафу, рыдал над мёртвым хомяком Гошей. Ты прожила со мной каждый мой страх. Поэтому я до сих пор твой.
Иногда мир давит, мама. Надо быть идеальным менеджером, мужем для Людмилы, отцом для Маши и Паши. А в твоей хрущёвке можно просто сидеть, слушая тиканье часов, и не оправдываться за морщины или седину. Ты не требуешь подвигов — просто ставишь передо мной борщ и молча гладишь по спине.
В этой жизни всё ненадёжно: друзья предают, бизнес рушится, дети отдаляются. Но ты — как берёза у окна: стоишь, не ломаясь ни под каким ветром. Даже когда я кричал «Отстань!», даже когда месяцами не звонил — твоя любовь оставалась. Как рассвет после долгой ночи.
Людмила сначала тебе не нравилась. «Что ты в ней нашёл?» — спрашивала ты. А я нашёл тебя. Она, как и ты, хранит детские соски, записывает смешные слова сына, целует синяки. Когда наш Пашка разбил лоб, она сказала то же, что ты в детстве мне: «Шрамы — это истории для внуков».
Смотрю на неё — и понимаю: ты дала мне не просто жизнь. Ты дала лучик, который я теперь передаю дальше. И пока этот свет горит — я твой. Всегда.
Спасибо, мама. За сохранённые дневники, за ночи у моей кровати, за «не переживай, сынок». За то, что даже сейчас, когда я седой и солидный… я всё ещё тот самый Ванька из девятой квартиры. Твой Ванька.
