По пути домой к Новому году я попал в серьёзную автомобильную аварию.
«Если она умрёт дайте знать. Я сегодня не собираюсь заниматься бумагами», прозвучали слова моего сына, когда больница позвонила, чтобы сообщить, что её маме может не хватить сил пережить ночь.
Я сама их не слышала. В тот момент я был в бессознательном состоянии, кровь текла внутри. Рёбра переломлены в трёх местах, левая лёгкая частично спухла. Когда я проснулся, в руки вытянули трубки, а на лице моргнула маска с моим собственным слабым дыханием. Медсестра, подходя к кровати, подробно пересказала, что тогда говорили.
Поймите меня: мне семьдесят три года. Я похоронил мужа, вырастила сына в одиночку, пережила рак груди, а потом научилась жить на фиксированный доход, который иногда не хватает до конца месяца. Я думал, что знаю, каково разочарование.
Ошибался.
Прежде чем идти дальше, спрошу вас: где бы вы сейчас ни находились, в какое время суток бы вы это ни смотрели, напишите в комментариях, где вы и сколько сейчас времени. Ставьте лайк и подписывайтесь то, что я собираюсь рассказать, должно быть услышано и запомнено.
Вернёмся в госпиталь.
Первое, что я запомнил, это постоянный писк аппаратов. Затем запах: смесь антисептика и чистящего средства, типичный для любой клиники.
Глаза не открывались сразу как будто их склеили. Когда всё же удалось их приоткрыть, яркий свет над головой заставил меня щуриться.
Боль была не резкой, а глубокой, пронизывающей всё тело, словно сигнал, что случилось чтото ужасное. Грудная клетка сжалась, левая рука ноет, в области живота тянет, а при попытке сдвинуть вес, будто огонь пронзает ребра.
Врачебный халат появился над моей головой: молодая женщина в халате, тёмные волосы собраны в хвост, глаза добрые, но усталые.
Елена, мягко произнесла она. Елена, слышишь меня?
Я попытался заговорить, но горло было сухим, как лист бумаги. Выходила лишь охриплость. Она подала маленькую чашку со спонжом, смочив губы водой.
Не пытайтесь говорить сейчас, у вас был серьёзный день вчера вечером. Вы помните, что случилось?
Вчера вечером. Новый год. Пироги на заднем сиденье. Трасса. Грузовик, выскочивший из ниоткуда. Удар.
Я кивнул, едва слышно.
Вы в Городской больнице 3, продолжила медсестра. Вас привезла скорая. Тяжёлые травмы: сломанные ребра, внутреннее кровотечение, частично спавшая лёгкая. Необходима экстренная операция.
Операция. Слово прозвучало тяжёлым и чужим. Я ведь не давал согласия? Я не помню, как подписывал чтото. Всё помню лишь после срабатывания подушки безопасности и крутого поворота мира.
Мы пытались связаться с вашим экстренным контактом, сказала она, голос меняя тон. Ваш сын, Илья, правильно?
Я кивнул ещё раз. Илья, единственный ребёнок. Парень, которого я воспитывала одна после смерти мужа, когда ему было двенадцать. Мужчина, с которым я разговаривала каждый воскресный вечер, хотя он редко отвечал. Тот, кто постоянно говорил, что занят, перегружен, отмутнел от своей жизни, чтобы часто навещать.
Но в экстренной ситуации он должен был прийти. Должен был бросить всё.
Выражение медсестры слегка сжалось. Она бросила взгляд к двери, потом вновь к мне.
Елена, я должна сказать вам коечто, и прошу сохранять спокойствие, ладно? Ваши показатели сейчас стабильны, но вам нужен отдых.
Сердцебиение ускорилось. Монитор рядом пискнул быстрее.
Что случилось? прошептала я.
Она помедлила, потом подтянула стул к кровати и села, руки сложив в колени.
Когда вас привезли, состояние было критическим. Врачи решили, что нужны немедленные операции, чтобы остановить кровотечение и восстановить лёгкое. Но так как вы были без сознания, потребовалось согласие ближайшего родственника.
Илья? прошептала я.
Да. Персонал звонил ему много раз, объяснял ситуацию, говорил, что без операции вы можете не выжить до утра.
Моё сердце сжалось, но уже не от травм, а от чегото другого. Холодное, ползучее чувство.
И? выдохнула я.
Лицо медсестры напряжённо. Она посмотрела прямо в глаза, как будто не хотела говорить дальше, но всё равно произнесла:
Он сказал и я цитирую нотатку «Если она умрёт, дайте знать. Я сегодня не буду разбираться с бумагами».
В комнате воцарилась тишина, лишь писк машин.
Я уставился на неё, ожидая, что она рассмеётся, скажет, что это ошибка, недоразумение, жестокая шутка.
Но не рассмеялась.
Он сказал, что будет принимать гостей по Новому году, продолжила она тихо. Он сказал персоналу, что не может уйти. Отказался прийти в больницу, отказался подписать формы согласия.
Я не могла дышать. Не изза лёгкого, а изза того, как эти слова раздавлись в меня, словно обрушив всё внутри.
Если она умрёт, дайте знать. Я сегодня не буду разбираться с бумагами.
Мой сын. Единственный сын. Тот, кого я качала, когда у него были ночные кошмары. Тот, кому я в два часа ночи работал на двух работах, чтобы оплатить учёбу. Тот, кто несколько раз спасал меня из финансовой передряги, всегда говоря, что всё в порядке. Мама делает всё, что может.
Он не смог оторваться от своей вечеринки. Не смог оторваться от куска бумаги, способного спасти мою жизнь.
Слёзы жгли за глазами, но я не давал им падать. Пока не перед незнакомцем, который смотрел на меня с жалостью.
Я хочу закричать, прошептала я. Как? Как я здесь? Как прошла операция?
Выражение медсестры слегка смягчилось.
Ктото ещё подписал, сказала она.
Что? удивилась я.
Ктото пришёл, кто не был указан в качестве контакта, но знал меня. Он убедил врачей, что может подписать как временный опекун. Он оставался в операционной всё время. После операции проверял меня каждые пару часов.
Моя голова крутилась, пытаясь понять.
О. пробормотала я.
Она посмотрела вниз на свой блокнот, потом снова на меня.
Его зовут Алексей Кузнецов.
Мир наклонился.
Алексей. Я не слышала это имя в годах. Возможно, десять лет, а может и больше.
Алексей Кузнецов? повторила я, голос едва слышен.
Она кивнула.
Вы его знаете?
Знаю? О, знаю. Но вопрос был не в том, знаю ли я его. Вопрос был, почему он вообще оказался здесь, почему подписал, почему вообще заботился.
Лежа в больничной кровати, со словами сына, отзвуками в ушах и именем из прошлого, появившимся словно призрак, я понял: моя жизнь почти закончилась на той трассе. Но и нечто другое закончилось.
Медсестра встала, поправляя капиллярную линию.
Он оставил свой номер у рецепции, сказал позвонить, когда проснёшься. Позвонить? спросила она.
Я не ответил сразу. Смотрел в потолок, ум переполнял буря, сердце разрывало и заживало одновременно.
Наконец шепнул: «Да».
Потому что кто бы ни был Алексей сейчас, что бы ни привело его в эту больницу, он сделал то, чего мой сын не смог.
Он пришёл.
Вернёмся в начало, в тот момент, когда всё изменилось.
Это была новогодняя вечерняя пора, небо уже темнело, тот ранний зимний сумрак, который наступает слишком рано и держится слишком долго. Я ехал по трассе М9, направляясь к дому сына в пригороде. Руки крепко сжимали руль, как обычно, когда я совершаю эту поездку.
На пассажирском сиденье лежали два тыквенных пирога магазинные, но с домашней взбитой сливкой, которую я приготовил утром. Я также привёз клюквенную запеканку, ту, которую Илья просил каждый год, когда был младше. Он, наверное, не просил её уже пятнадцать лет, но я всё равно готовил её.
Старые привычки.
Радио тихо играло праздничный канал, крутя одни и те же десятки песен, знакомых каждому. Я не слышал их, ум был занят привычным списком тревог.
Братка бы её, моя невестка, нашла бы чтото не так в том, что я принёс? Она обычно находила. Слишком много соли. Неорганическое. Готовый корж вместо домашнего. В прошлую Пасху она даже отмыла мои яйца и предложила «принести только вино в следующий раз».
Я всё равно принёс запеканку.
Я говорил себе, что в этом году всё будет иначе. Я не буду стараться так сильно. Я не буду навязываться в кухне, предлагать помощь. Я не буду громко смеяться над шутками Ильи или задавать слишком много вопросов о внуках, которых почти не видел. Я просто буду присутствовать, тихой, благодарной за то, что меня пригласили.
Но я всегда делал то, что обещал не делать. Потому что правда была в том, что я был в отчаянии. В отчаянии почувствовать, что я важен для собственного ребёнка. В отчаянии почувствовать, что я принадлежу его жизни.
Трасса простиралась передо мной, три полосы лёгкого движения. Путешественники по Новому году, большинство из них. Семьи, едущие к теплу, к шуму и столам, полным еды. Я задавался вопросом, сколько из них едет к людям, которые действительно их ждут.
Я отряхнул эту мысль. Это было несправедливо. Илья хотел меня там. Он меня пригласил, не так ли?
Братка Ольга прислала смс три недели назад с временем и напоминанием «пожалуйста, приходите вовремя». Это считалось приглашением.
Температура падала в течение дня. Я видел своё дыхание, когда садился в машину, даже с включённым отоплением. Дороги были сухими, ни льда, ни снега ещё не было. Я проверил погоду три раза перед отъездом, как всегда, потому что последняя вещь, которую хотел, стать обузой, вызывать проблемы, заставлять когото переживать.
Если бы я лишь знал, что тревога последняя вещь, которую почувствует мой сын.
Трафик замедлился, когда я подошёл к перекрёстку, где М9 встречается с трассой 12. Строительство сузило полосы, сводя всех в узкое слияние. Я отжал газ, оставив авто впереди достаточно места. Защищающее вождение так мой покойный муж называл это.
Елена, говорил он, ты водишь, как будто сдаёшь экзамен каждый раз.
Может, так и есть.
Полуприцеп появился в моём зеркале заднего вида в полмили от меня. Я заметил его, потому что он ехал быстрее остальных, пробираясь между полосами. Не агрессивно, но с такой уверенной нетерпеливостью, что меня смутило.
Я никогда не любил ехать рядом с большими грузовиками. Они заставляют меня чувствовать себя крошкой. Уязвимой. Как будто одно неверное движение и я исчезну под их колёсами.
Я сдвинулся в правую полосу, думая пропустить его.
Но грузовик тоже съехал направо.
И тогда всё произошло одновременно.
Машина впереди резко затормозила. Красные огни вспыхнули в тусклом свете. Я нажал тормоз жёстко, но контролируемо, и авто замедлилось плавно.
Никакой проблемы.
Но грузовик позади меня не притормозил.
Я увидел его в зеркале, всё ещё едущим слишком быстро. Слишком быстро. На мгновение я подумал, что водитель свернёт, сменит полосу, объедет меня.
Он не свернул.
Удар был как столкновение со стеной звука, силы и страха одновременно. Металл завыл. Стекло разбилось. Моё тело бросилось вперёд, врезаясь в ремень так сильно, что я ощутил щелчок в груди. Подушка безопасности с грохотом разорвала тишину, заставив мои уши гудеть. Голова ударилась в сторону, а резкая боль пронеслась по шее.
Машина закружилась. Я помню эту часть чётко. Снаружи окна превратились в размытый вихрь огней, дороги и неба. Я помню крик или попытку крика. Я помню, как абсурдно думал о пирогах рядом и как они, безусловно, испортились.
Затем авто врезалось в чтото ещё. Ограда, может быть. Другой автомобиль. Не мог определить. Было второе столкновение, уже со стороны, и голова ударилась в стекло так сильно, что всё на мгновение стало белым.
Когда машина окончательно остановилась, я оказался в неправильном направлении. Вокруг меня стояли машины с включёнными аварийными огнями. Под капотом торчала пар, дым. Подушка безопасности сжалась, оставив мелкую пудру на моих коленях.
Я попытался сдвинуться. Руки подчинялись, елееле. Ноги не шевелились. На груди ощущалось давление, будто ктото сидит сверху, а боль боже, боль. Она излучалась от рёбер, спины, головы. Всё болело так, что я не мог отделить или назвать её.
Слышались крики. Шаги. Мужской голос: «Дама, слышите меня? Не двигайтесь, хорошо? Не двигайтесь». Я хотел сказать ему, что не планирую двигаться. Я не мог, даже если бы хотел.
К этому присоединились другие голоса. Ктото говорил с 112. Ктото пытался открыть дверь, но она была застрявшей. Металл сожмён внутри, удерживая меня.
Время стало странным, растягивалось и сжималось. Я помню светящиеся мигалки красные и синие. Я помню звук резки металла, искры, бросающиеся в окно. Я помню руки, аккуратно, но срочно, трогающие шею, запястье, задающие вопросы, на которые я не мог ответить.
Как вас зовут? спросили.
Елена.
Вы знаете, какой сегодня день? спросили.
Новый год.
Кому позвонить? спросЯ поднялась из кровати, взглянула в окно, где падал снежный вихрь, и, поджав руки к груди, тихо прошептала: «Жизнь продолжается, и я уже готова ждать только тех, кто действительно умеет приходить».
