Давным-давно, в тихом городке под Самарой, где деревянные дома с резными наличниками стояли вдоль пыльных улочек, случилась в моей жизни история, что до сих пор сердце щемит. Я, Пелагея Семёновна, всю душу вкладывала в младшенького – Ванюшку. Но вот его просьба, с которой пришёл однажды, словно ножом по жилам прошлась.
Не хотелось мне, чтобы Ваня женился так рано. Не то чтобы невеста его, Дуняша, мне не по нраву пришлась – просто в свои-то двадцать восемь лет парень только на ноги становился. Только-только устроился на хорошее место в конторе, а уже божится, что в состоянии семью кормить. Характер у Ивана – хоть кол на голове теши – горячий, нетерпеливый. Вот и обвенчались они с Дунькой полгода назад, сняли комнату в центре, да вскоре поняли: половина жалованья уходит на чужую крышу над головой.
Задумали молодые копить на собственный дом. Мечтали собрать на первый взнос – дело доброе, да только трудное. И вот является ко мне Ваня с речью, от которой у меня в жилах лёд образовался.
«Маменька, – говорит, глядя мне прямо в очи, – мы с Дуняшей придумали, как деньги быстрее собрать. Переселись-ка ты на нашу дачу под Сызранью. А мы пока в твоей квартире поживём. Так и аренду платить не надо, и накопим быстрее».
Окаменела я, слыша такие речи. Дача-то наша – ветхий сарайчик на отшибе, где и печь-то толком не топится. А Ваня дальше разглагольствует, будто не видит, как у меня руки дрожат:
«Там же всё есть – и вода, и крыша над головой! Мам, да подумай ты! Как соберём нужную сумму – сразу же назад вернёшься. Временное же дело!»
Слова его резали, как ножом. Гляжу на сына, которого растила в поте лица, во всём себе отказывая, и в толк не возьму – как это он смеет меня с моего насиженного места гнать? Решила я сразу, но дала себе ночь подумать.
Знаю я своего Ванюшку. Переселятся они в мою квартиру – и забудут про все накопления. К чему напрягаться, коли живётся в готовом жилье? Уж больно парень мой к удобствам привыкший. Выйдет из нужды – и перестанет стараться. Так и останется в моём доме, а я в этой развалюхе под Сызранью сгину.
Да и свою-то жизнь мне не хотелось ломать. Работаю пока – а как из той глуши каждый день в город добираться? Дача для летнего отдыха, а не для житья. Зимой там и вовсе – хоть волком вой. Почему я должна страдать, чтобы сын мой не учился жизни? Помощью это не назовёшь – медвежьей услугой выйдет.
Назавтра позвала я Ваню с Дуняшей, чтобы раз и навсегда покончить с этим делом. Голос дрожал, но стояла на своём.
«Не поеду я на дачу, – сказала твёрдо. – И разговора больше не будет. Но помочь деньгами могу – чтобы свою комнату снимали да копили спокойно».
Побледнел Ваня, а глаза его, всегда такие ласковые, глядели теперь с обидой. Дуняша в пол смотрела, молчала.
«Эгоистка ты, мать, – вырвалось у сына. – Мы же на время просим, а ты и слушать не желаешь!»
«Помочь? – переспросила я, чувствуя, как комок в горле застрял. – Всю жизнь тебе помогала, Ваня. А теперь ты хочешь, чтобы я свою старость на морозе коротала? Не по-божески это».
Ушли они, не простившись. С тех пор и повеяло между нами холодом. Не звонят, не заходят, а если я сунусь – так только сквозь зубы отвечают. Душа болит – потеряла я сына родного. Но знаю, что по совести поступила.
Не могла я позволить Ване на полпути остановиться, привыкнув к теплу моего дома. Да и себя губить – не дело. Жизнь моя тоже чего-то стоит, и имею я право на свой угол. Обижается Ваня, но верю – придёт время, поймёт, что не из жадности я ему отказала, а из любви. А пока живу с этой болью, как с занозой в сердце, и молюсь, чтобы Господь нашёл способ семью нашу исцелить.
