— Ты опять не успеваешь? — голос Дмитрия в трубке прозвучал отстранённо, будто доносился не из соседней квартиры в московской многоэтажке, а из другого города, где уже сгущались сумерки и первые огни отражались в лужах.
— Да, часов до десяти, а то и позже. Очередная проверка, логисты опять всё напортачили, — ответила Светлана, включив громкую связь и одной рукой помешивая чай, другой допечатывая письмо поставщикам. Рядом лежала стопка нераспечатанных документов.
— Ты почти не бываешь дома, — произнёс он после долгой паузы. Без упрёка, просто констатация факта. Но в этой ровной интонации слышалась усталость. Не от неё, не от их отношений, а от вечного её отсутствия. От тишины по вечерам, от пустого места утром за столом.
— Ты же понимаешь…
— Понимаю, — снова пауза. Но не пустая. Напряжённая, густая, как воздух перед грозой. В этой тишине явственно читалось слишком многое: невысказанные вопросы, сжатая досада, тревожное ожидание.
Света ненавидела такие молчаливые промежутки. Они давили, будто кто-то медленно сжимал ей рёбра. Тишина между ними никогда не была просто отсутствием звуков — она была наполнена недомолвками.
Домой она вернулась ближе к ночи. В прихожей горел ночник — Дмитрий всегда оставлял его для неё, «чтобы не спотыкалась в темноте». В слабом свете на полу валялся одинокий носок — явно не её. На кухне — записка: «Ужин в духовке. Лёг». Почерк неровный, словно торопился или был чем-то взволнован.
Она молча поела. Еда была тёплой, аккуратно накрытой фольгой, но на вкус — как картон. Тело отказывалось чувствовать. Открыла ноутбук, пробежала глазами отчёт, закрыла. Ванная. Умывание. Избегание зеркала — отражаться было слишком утомительно. Лёгкая кровать. Он спал, отвернувшись. Между ними — расстояние. Больше обычного. Или ей так казалось?
Утро началось с пробки, сломанного каблука и забытых на столе документов. В автобусе она села рядом с женщиной, которая в трубку жаловалась подруге:
— Явился под утро, весь пропах табаком, молчит как пень. А я, дура, всё жду…
Света вздрогнула. Как будто услышала эхо собственных мыслей, но с точностью до наоборот. Та — ждала вопреки всему. А она — жила с Димой бок о бок, но словно в параллельных мирах.
В офисе никто не заметил её раннего прихода. Заметили бы только, если бы она не сдала отчёт. Начальник кивнул, бросил: «Нормально» — и снова уткнулся в экран. Всё по отработанной схеме: отчёт, формальности, тишина. Даже похвала звучала как команда.
Она заварила чай, наблюдая, как пакетик медленно тонет, окрашивая воду. В этом было больше жизни, чем во всём её дне. Остальное — механические движения: отчёты, отчёты, отчёты. Всё чётко, вовремя, правильно. Но казалось, что это движение ради движения. Ради существования, а не жизни.
Вечером они ужинали вместе. Молча. Ложки звенели о тарелки. Холодильник гудел фоном. Он смотрел не на неё, а в стол. Потом вдруг спросил:
— Сегодня вечером свободна?
— Вроде да…
— Может, в кино сходим?
Она кивнула. Не сразу. Внутри боролись усталость и странное желание — вырваться, почувствовать что-то настоящее. Подошла, обняла его сзади. Он был тёплым. Настоящим. Как якорь в её хаосе.
— Прости, — прошептала. — Я пытаюсь удержать всё: работу, дом, нас… Чтобы ничего не рухнуло.
— Я знаю, — сказал он. — Но жить надо, а не просто держаться. Мы же не мебель охраняем.
Она не ответила. Только прижалась крепче, закрыла глаза. В этой тишине стало немного легче.
Они пошли на комедию. В зале смеялись подростки, хрустел попкорн. Они сидели рядом, держась за руки. В этом простом жесте было больше, чем в сотне слов.
На улице было тепло. Весенний ветер гнал по тротуарам прошлогодние листья, фонари отражались в лужах. У аптеки обнималась парочка, где-то смеялся ребёнок. Дмитрий рассказывал что-то про старого друга, случайную встречу, пустяки. И Света вдруг поняла: ей этого так не хватало. Простого. Обычного. Настоящего.
У подъезда она остановилась.
— Знаешь… У меня вроде бы всё почти нормально. Почти, — тихо сказала она.
Он посмотрел на неё внимательно. Без удивления. Будто ждал.
— Так давай сделаем, чтобы было «совсем». Не за один день. Но вместе.
Она кивнула. И впервые за долгое время внутри не сжалось, а, наоборот, отпустило. И захотелось не просто дожить до утра, а проснуться и жить.
