**Под серым небом Москвы**
Вчера вечером наблюдал за соседкой — Ольгой Игоревной. Раскладывала вещи на «Авито», фотографировала у окна. Не то чтобы нуждалась, просто вещи стали лишними. Каждая — как страница из прошлого: шерстяной свитер с узором, который никто не носил, пальто с поношенными рукавами, новая сковорода, пылящаяся в шкафу. Они будто напоминали ей о людях, ушедших, о днях, что растаяли, как апрельский снег.
Она старательно развешивала их, разглаживала складки, даже утюжила — словно от этого зависело, обретёт ли вещь нового хозяина или отправится на помойку. Видно, хотелось ей, чтобы кто-то, листая ленту, вдруг подумал: «Это мое. Это мне нужно».
Поздно вечером пришло сообщение. Короткое, без предисловий: «Свитер ещё есть?» Был уже одиннадцатый час. Будто человек долго колебался, собирался с духом, словно это последний шанс.
Ольга ответила: «Да, есть». Он спросил адрес и добавил: «Буду через час». Без торга, без лишних слов — просто: «Ждите».
Она быстро убрала со стола крошки от ужина. Когда раздался звонок в домофон, руки ещё пахли чесноком. Вытерла их о фартук, поправила волосы, накинула кофту и открыла дверь.
На пороге — мужчина лет пятидесяти, в потрёпанной куртке, с глазами, уставшими, как после долгой смены. Он не смотрел на неё, а будто искал что-то в воздухе — слово, тепло, то, что давно потерял.
— Добрый вечер. За свитером. Тот, тёмно-синий, с косой вязкой.
— Заходите, сейчас принесу. Он в спальне, — сказала Ольга, отступая.
Он не переступил порог, будто боялся нарушить границу.
— У вас уютно. Тепло. У меня в квартире батареи чуть тёплые. Всё руки не дойдут починить.
— Да, зима нынче лютая, — ответила она, возвращаясь со свитерами — синим и ещё одним, тёмно-серым.
— Вот, посмотрите. Может, этот тоже возьмёте? Он мягкий, почти не ношенный.
Он примерил, не снимая куртки. Стоял молча перед зеркалом, потом вздохнул:
— Жена раньше выбирала. Я сам не разбираюсь. Без неё всё… не то. Чужое.
Ольга кивнула, не расспрашивая. Поправила воротник.
— Какой брать будете?
— Оба, если можно. Один — мне. Второй — товарищу. У него беда — дом сгорел. Семья по съёмным углам. Дети мёрзнут.
Она хотела сказать: «Берите даром», но он уже достал мятую пару тысяч, будто предугадал её порыв.
— Сколько?
Она назвала сумму меньше, чем в объявлении. Он отсчитал купюры, не глядя. Руки — грубые, в трещинах, как у тех, кто работает на морозе.
— Спасибо.
— Пусть согреют, — тихо ответила Ольга.
Он задержался на пороге. Взгляд упал на пол, потом поднялся:
— Знаете… может, странно прозвучит. Но у вас тут… как дома. Будто кто-то ждёт.
Она замерла. А потом вдруг сказала:
— Чай попьёте? Только заварила. С лимоном и мёдом.
Он чуть помедлил:
— Если не помешаю.
Сидели на кухне. Он говорил сбивчиво — про сгоревший дом товарища, про работу на стройке, про холод, который пробирает до костей. Ольга слушала, и казалось, будто она вспоминает, каково это — разговаривать с тем, кто не спешит уйти. Кто не смотрит на часы, не перебивает. Кто просто сидит здесь, делит чай, тепло, этот вечер.
Подливала ему, добавляла мёд, спрашивала о простом — о работе, о соседях. В его голосе было удивление, будто он забыл, как это — когда кто-то слушает.
Через час он встал, осторожно, словно боясь разбить тишину. На прощание сказал:
— Спасибо. Не только за вещи. За… это.
Ольга осталась одна. Допила холодный чай, глядя на кружку. Потом зашла в комнату — там на стуле лежал третий свитер, тёмно-бордовый, самый старый. Он пах прошлым, тем временем, когда ещё кто-то умел её слушать. Взяла его, провела ладонью по шерсти и убрала в шкаф.
Продавать его не стала.
*— Вещи уходят. Но тепло, что они хранят, должно оставаться.*
