Прозрение в понедельник
В тот понедельник Аграфена проснулась раньше обычного. Не из-за будильника, не от шума — просто открыла глаза. Будто внутри заглох моторчик, три года подряд поднимавший её с постели по расписанию. Часы показывали 6:42. За окном валил мокрый снег, серый, липкий, словно пытался просочиться сквозь щели. Воздух в квартире был тяжёлым, чужим. И в этом утре сразу чувствовалось что-то неладное.
Она лежала и слушала, как постанывает старый радиатор. Звук был неровный, с подвываньем, будто там царапался кто-то живой. Наверное, опять упало давление. Или в доме стало холодно. А может, в ней самой — кто проверит, где на самом деле случилась поломка?
На кухне всё стояло на своих местах: треснутая кружка, холодильник, облепленный магнитами из городов, где она никогда не бывала, зачерствевший хлеб на доске. Рука сама потянулась к ящику с кормом для кота. Но кота не было. Уже год. А рука жила по привычке. Память не отпускала.
Аграфена работала в копировальном центре при типографии на окраине Воронежа. Шестой год. Там пахло бумагой, тонером, автоматным кофе и чьей-то вечной усталостью. Каждый день был как ксерокс предыдущего. Лица — одни и те же, разговоры — заезженные, смысл — давно стёрся. Коллеги — предсказуемые: Степан с вечными байками про тёщу, Марфа, которая даже в уборной по телефону разбирала свои любовные перипетии, и дед Федотыч, старый печатник, чья жизнь остановилась, когда сдох его пёс. А она — будто уже не человек, а деталь в механизме, где нет места ни чувствам, ни срывам.
Она глянула в зеркало. Лицо без особенностей. Не старое, не уставшее. Просто чужое. И в голове пронеслось: «Зачем?» А следом — пустота. Потому что ответа не было. Давно.
На работу она не поехала. Просто не вышла. Сидела в автобусе и смотрела, как проплывает мимо её офис, будто он — декорация. А она — зритель, уставший даже хлопать. Доехала до другого конца города, где когда-то, ещё в школе, с Дуняшей пили сок из пакета и целовались с пацанами, которых уже не вспомнить. Тогда всё было по-другому. Сладко. Вольно.
Теперь на том углу стоял киоск цвета мятной жвачки с криво написанным меню. Аграфена купила латте с корицей — впервые в жизни. Раньше на дух её не переносила. Сделала глоток — язык обожгло, а внутри будто кто-то осторожно щёлкнул выключателем.
Она бродила по дворам, наблюдала, как старушка крошит хлеб голубям, словно делит не буханку, а душу. Как пацан хохочет, шлёпаясь в сугроб. Как женщина в платке поправляет коляску. Всё это было будто спектакль, а она наконец перестала играть и просто смотрела. И в этом наблюдении было странное чувство — не боли, не радости, а чего-то тёплого, человеческого. Будто снова разрешили чувствовать.
К двум часам Аграфена зашла в парикмахерскую. Без записи.
— Что будем делать? — спросила мастерица.
— Стрижку. Короче. Чтобы мать ахнула.
— Будет по-вашему, — усмехнулась женщина и взяла ножницы.
Пряди падали на пол, как прошлое. Каждая — обида, память, подавленный крик. Когда она вышла с новой, короткой, дерзкой стрижкой, стало легче. Будто выгнала кого-то, кто слишком долго сидел у неё внутри и мешал дышать.
Купила пирожок с капустой, съела прямо на улице. Зашла в книжную лавку и взяла самую ненужную книгу — «Лекции по метафизике». Просто чтобы доказать себе, что может. Выбирать. Быть странной. Быть собой. Вдруг рассмеялась. По-настоящему. Без причины. Слёзы брызнули, прохожие оборачивались. Но ей было всё равно. Потому что впервые это была она — смеющаяся, живая.
Вечером вернулась домой. Мать стояла у окна, в той самой кофте, в которой варит щи по воскресеньям.
— Где была?
— Гуляла.
— Живая?
— Живая.
— Ну и слава тебе, Господи, — сказала мать и поставила кастрюлю на плиту.
Ели молча. Ложки стучали. Свет свечи дрожал на подоконнике.
— Завтра уволюсь, — сказала Аграфена. — Пойду на курсы. Пока не знаю какие.
— Лишь бы не молчала, — ответила мать. — Молчание — что плесень. Всё разъедает.
Аграфена кивнула. Потому что в этот понедельник, в городе, полном мокрого снега и усталых лиц, она впервые за долгое время почувствовала себя — не нужной, не должной, не правильной. Просто собой. И больше ничего не требовалось.
