Утро понедельника началось для Ани неожиданно рано. Не трель будильника, не шум с улицы — просто глаза сами распахнулись, будто кто-то внутри выключил вечный моторчик, три года подряд таскавший её с постели по расписанию. На часах — 6:42. За окном валил мокрый снег, серый, как петербургский рассвет, липкий, словно пытавшийся просочиться сквозь щели в квартиру. Воздух стоял густой, чужой. И что-то в этом утре сразу кричало: «Нет, так не пойдёт».
Аня лежала и слушала, как стонет батарея. То скрипела, то подвывала, будто в её чугунных недрах скреблась какая-то неведомая тварь. То ли давление упало, то ли в доме похолодало. А может, это в ней самой стало зябко — кто ж измерит, где именно случился сбой?
На кухне — всё на своих местах: треснутая кружка с надписью «Лучшей маме», холодильник, облепленный магнитиками из Сочи и Калининграда (где она так ни разу и не побывала), засохшая булка на разделочной доске. Рука сама потянулась к шкафчику с кормом для кота. Но кота не было. Уже год. А привычка — всё равно жила своей жизнью. Память — штука упрямая.
Аня работала в копицентре при типографии на окраине Нижнего Новгорода. Шестой год. Там пахло бумагой, тонером, растворителем и вечной усталостью. Каждый день — как ксерокс предыдущего. Лица — одни и те же, разговоры — как заезженная пластинка, смысл — давно испарился. Коллеги — предсказуемы: Серёга с бесконечными байками про тещу, Наташка, которая даже в туалете обсуждала свои любовные перипетии по громкой связи, и дядя Миша, печатник, чья жизнь остановилась, когда умер его пёс Рекс. А она — будто и не человек вовсе, а просто функция, винтик в механизме, где нет места ни чувствам, ни капризам.
Она поймала своё отражение в зеркале. Лицо — ни молодое, ни старое. Просто… чужое. И в голове пронеслось: «Зачем?» А следом — пустота. Потому что ответа не было. Давно.
На работу она не поехала. Просто не вышла. Сидела в автобусе, смотрела, как проплывает мимо её офис, словно это декорация к плохому спектаклю. А она — зритель, который даже аплодировать устал. Вышла в другом конце города — там, где когда-то в девятом классе с подругой Светкой пила «Добрый» из пакета и целовалась с пацанами, которых уже и не вспомнила бы. Тогда всё было проще. Слаще. Вольнее.
Теперь на углу стоял киоск цвета мятной жвачки с криво написанным мелом меню. Аня купила латте с корицей — впервые в жизни. Раньше терпеть не могла. Сделала глоток — язык обожгло, а внутри будто кто-то осторожно щёлкнул выключателем.
Бродила по дворам, наблюдала: бабулька крошит хлеб голубям — будто не батон делит, а последние крохи души. Подросток хохочет, шлёпаясь в снег. Женщина в пуховом платке поправляет коляску. И всё это — как сцена из чужого спектакля, а она наконец-то перестала играть свою роль и просто смотрела. И в этом было что-то тёплое, человеческое. Будто разрешили снова чувствовать.
К двум часам зашла в парикмахерскую. Без записи.
— Что делаем? — спросила мастер.
— Стрижку. Короче. Чтобы мама ахнула.
— Будет вам ах, — ухмыльнулась парикмахерша, щёлкая ножницами.
Пряди падали на пол, будто обрывки прошлого. Каждая — память, обида, недосказанный крик. Когда она вышла с новой стрижкой — короткой, дерзкой, — стало легче. Будто кто-то наконец убрал лапу с горла.
Купила пирожок с капустой, съела на ходу. Зашла в «Читай-город» и взяла самую ненужную книгу — «Философию абсурда». Просто потому что могла. Выбирать. Быть странной. Быть собой. Вдруг рассмеялась. Искренне. Без повода. Слёзы брызнули в стороны, прохожие косились. Но ей было плевать. Потому что впервые за долгое время она смеялась — по-настоящему, не для галочки.
Вечером дома мама стояла у окна в той самой кофте, в которой всегда варит щи.
— Ты где была?
— Гуляла.
— Жива?
— Ага.
— Ну и ладно, — вздохнула мать и поставила кастрюлю на плиту.
Ужинали молча. Ложки звенели о тарелки. Свеча на подоконнике дрожала, отбрасывая тени.
— Завтра уволюсь, — сказала Аня. — Пойду на курсы. Пока не знаю какие.
— Главное — не молчи, — ответила мать. — Молчание — оно как ржавчина. Разъедает всё.
Аня кивнула. Потому что в этот понедельник, в городе, заваленном мокрым снегом и усталыми людьми, она впервые за долгое время почувствовала себя — не «должной», не «удобной», не «правильной». А просто собой. И больше ничего не требовалось.
