Только в пятьдесят пять я поняла, что самое страшное — это не пустая квартира, а полный дом людей, для которых ты не нужна.
— Вы опять купили не тот хлеб, — голос невестки Кати резко прозвучал в ушах, пока я разбирала пакеты на кухне. — Я же просила бездрожжевой. Уже в пятый раз напоминаю.
Она демонстративно взяла батон, который я принесла, и покрутила его в руках, будто это была какая-то ядовитая гусеница.
— Катюша, я забыла, прости. Забегалась.
— Вечно вы куда-то бежите, Анна Петровна. А нам это потом есть. У Артёмки может быть аллергия.
Она швырнула батон на стол с таким видом, будто сделала мне одолжение, не выкинув его в мусор.
Я сглотнула комок, подступивший к горлу. Моему внуку Артёму шесть лет, и у него никогда в жизни не было аллергии на обычный хлеб.
В комнату заглянул сын.
— Мам, ты мой синий свитер не видела?
— Видела, Олег. Он в стирке, я вчера…
— Зачем?! — он даже не дал договорить. — Я же сегодня хотел его надеть! Ну, мам!
Сын исчез, оставив меня с этим раздражённым «ну, мам», которое в последнее время стало хуже пощечины. Я постирала его вещь. Я позаботилась. И снова оказалась виноватой.
Я медленно направилась в свою комнату, проходя мимо гостиной, где Катя уже громко рассказывала подруге по телефону, что «свекровь опять чудит». Смех в трубке был такой же колючий, как её слова.
Моя комната казалась единственным безопасным местом в этом большом, когда-то уютном доме. Теперь он гудел, как гудел бы улей.
Постоянные разговоры, детские крики, телевизор, который не умолкает, хлопанье дверей. Шум. Люди. И до безумия одиноко.
Я села на край кровати. Всю жизнь я боялась остаться одна. Боялась, что дети вырастут и разлетятся, а я буду сидеть в пустых комнатах. Какая же я была глупая.
Только в пятьдесят пять я поняла, что самое страшное — это не пустая квартира, а полный дом людей, для которых ты не нужна.
Ты для них — бесплатное приложение. Ходячая функция, которая постоянно даёт сбой. Подай, принеси, постирай — но только так, как мы сказали. Шаг влево, шаг вправо — и ты уже мешаешь, раздражаешь, путаешься под ногами.
Вечером я попыталась ещё раз. Сын сидел за ноутбуком, нахмурившись.
— Олег, может, поговорим?
— Мам, я занят, не видишь? — даже не поднял глаз от экрана.
— Я просто хотела…
— Давай потом, ладно?
Но этого «потом» так и не наступило. У них с Катей была своя жизнь, свои планы, свои разговоры. А я была… фоном. Как старый диван или надоевшая лампа. Вроде есть, а вроде и нет.
В дверь постучали. Это был Артём.
— Ба, почитай, — протянул мне книжку.
Сердце радостно дрогнуло. Вот он, мой лучик. Единственный, кому я…
— Артём! — вдруг в дверях появилась Катя. — Я же сказала не беспокоить бабушку! Иди, у тебя по графику планшет.
Она забрала книжку и увела мальчика за руку.
А я осталась сидеть, глядя на закрытую дверь. И в тот момент осознала: я больше не могу быть просто фоном. Что-то должно измениться. Иначе я просто растворюсь в стенах этого дома, как тень.
Решение пришло не сразу. Оно зрело во мне несколько дней, пока я механически мыла посуду, ходила за покупками и молча глотала мелкие уколы.
Окончательно оно окрепло, когда я увидела в мусорном ведре почти полную кастрюлю своего плова — «слишком жирно, мы на диете».
Я решила начать с малого. С личного пространства.
В субботу утром, пока все ещё спали, я достала с антресолей коробки с вещами покойного мужа. Его книги, инструменты, старые фото. Стала раскладывать всё прямо в гостиной, на большом столе. Хотела создать уголок памяти, повесить его портрет.
Первой спустилась Катя. Замерла на пороге, будто увидела крыс.
— Это что ещё такое?
— Доброе утро, Катя. Раз
