После похорон мужа мой сын везёт меня по лесной дороге и говорит: «Здесь твоё место».
Я не плачу у могилы. Не потому, что не любила его мы прожили сорок два года, прошли сквозь нищету, болезни, редкие радости. Я просто не могу выпустить слёзы, они застряли в горле, как камень. Они не выходят ни у погребения, ни позже, когда соседка приносит кутью и говорит: «Держись, Аглая Петровна». Я кивну, вежливо улыбаюсь и закрываю дверь.
Мой сын, Сергей, стоит рядом на поминках. Высокий, статный, в дорогом чёрном костюме, который, наверное, стоит больше, чем моя пенсия за полгода. Он держит меня под локоть, как полагается в приличной семье. Но его рука холодна, не от погоды, а от того, будто он держит не мать, а обязанность обузу.
На поминках он произносит тосты, говорит громко, красиво, с паузами и жестами. Все кивают, восхищаются: «Какой сын! Какой красавец! Какой умница!» Я сижу в углу и наблюдаю за ним. Его лицо одновременно знакомо и чуждо. Глаза мои, нос отцовский, улыбка чужая улыбка человека, который давно перестал быть моим.
Третий день после похорон он заходит ко мне. Я как раз варю кофе, который муж всегда любил крепким, с молоком, без сахара. Привычка осталась. Сергей садится за кухонный стол, кладёт передо мной ключи от машины и паспорт.
Мама, говорит он, я всё обдумал. Тебе будет лучше в пансионате в Подмосковье. Тихо, уютно, уход хороший. Воздух чище, люди такие же, как ты пенсионеры. Не нужно сидеть одной в квартире. Ты же помнишь, как папа болел. Ты тоже можешь…
Он не закончил фразу, но я понимаю: он хочет сказать: «Тебе стоит умереть, чтобы не мешать». Я молчу, пью горячий кофе, обжигаю губы, но продолжаю пить, чтобы не дрожать, не кричать, не бросать чашку в него.
Квартира уже в его руках, бизнес теперь мой. Отец всё оформил на меня ещё год назад. Ты же знаешь, он всегда думал обо мне, чтобы я не обижалась, чтобы не было споров. Я знаю, что муж за год до смерти переписал всё на сына, даже не спросив меня. Я не возражаю, думаю: «Главное, что сын рядом, заботится». Наивно, конечно.
Ты не справишься одна, продолжает он, ты устала, ты старая.
Последнее слово произнёс он мягко, почти с сочувствием, как диагноз: «Ты сломана, пора выбросить».
Когда? спрашиваю я.
Он, наверное, ждёт слёз, криков, угроз. Я просто спрашиваю: «Когда?»
Завтра утром, отвечает он. Всё уже оформлено, вещи собирать не нужно, всё есть. Возьми только самое необходимое и не переживай, я будет навещать.
Он лжёт. Я знаю, что не будет. Ни разу.
Утром он приезжает на своём «Мерседесе». Я выхожу с чемоданом: в нём фотография мужа, паспорт, немного рублей, которые я тайком откладывала годами, и записная книжка с любимыми рецептами. Сергей открывает багажник, бросает мой чемодан, как мешок с картошкой, открывает дверцу, я сажусь на заднее сиденье. Он даже не говорит «поехали», просто завёл машину и выехал со двора.
Мы едем молча. Город остаётся позади, потом пригород, потом лес. Дорога становится грунтовой, с выбоинами. Я смотрю в окно деревья, тишина, птицы, красота и страх.
А где именно пансионат? спрашиваю я.
Он не отвечает сразу, потом бросает через плечо: «Скоро увидишь». Через двадцать минут сворачивает на узкую лесную тропу. Машина подпрыгивает по кочкам, я держусь за ручку двери, сердце колотится от предчувствия.
Он останавливает машину, открывает дверцу, я выхожу. Вокруг ни души, ни домов, ни заборов только густой, тёмный, безмолвный лес.
Твоё место, говорит он.
Я оглядываюсь, вижу его спокойное, даже довольное лицо.
Что значит «мое место»? спрашиваю я.
Как есть, отвечает он. Ты сама понимаешь. Тебе будет лучше, тихо, никто не будет тревожить.
Он ставит рядом сумку с едой на пару дней. Ты умная женщина, разберёшься, добавляет.
Я застываю, в голове белый шум, будто выключили звук в мире.
Ты меня оставляешь? вопрошаю я. Здесь? В лесу?
Он пожимает плечами.
Не оставляю, просто отпускаю. Ты всё равно скоро уйдёшь. Зачем тебе квартира, город? Ты мне мешаешь. Честно. Ты лишь напоминание, что я должен чтото чувствовать, а я не хочу. У меня своя жизнь, семья, жена, дети, они не хотят жить с бабушкой.
Он говорит это так легко, будто читает список покупок.
Андрей, прошептал я, я твоя мать.
Было, поправил он. Теперь ты обуза. Прости. Но так будет лучше для всех.
Он садится в машину, заводит двигатель. Я бросаюсь к двери, схватываюсь за ручку.
Андрей! Подожди! Я всё отдам! Квартиру, деньги, всё! Только не оставляй меня здесь! кричу я.
Он нажимает газ, машина рвётся вперёд, я падаю, ударяюсь коленом о камень, кричу, ползу за машиной, но он не оглядывается.
Я сиджу на земле, держу колено, кровь просачивается сквозь колготки. Боль не только в теле, а глубже, в сердце.
Открываю сумку, достаю бутылку воды, бутерброды, шоколадку. Андрей, видимо, решил, что я должна умереть не сразу, чтобы совесть не мучила. Я съедаю шоколадку, пью воду, поднимаюсь, смотрю вокруг.
Лес, только лес, никаких дорожек, следов людей, лишь звериные тропы и глухая тишина, в которой в ушах звон.
Я иду, куда глаза глядят: может к дороге, может к реке, может к смерти мне всё равно.
Через час нахожу ручей, узкий, прозрачный. Пью водой ладонями, умываюсь, смотрю на отражение: седые волосы, морщины, пустые глаза, будто внутри никого нет.
Ты старая, слышу я его голос в памяти.
Да, я старая, но не мёртвая.
Ночь провожу под елью, свернувшись клубком, укрывшись пальто, дрожу не от холода, а от злости, обиды, боли.
Думаю о муже, о том, как он завариал мне мятный чай, держал за руку, говорил: «Ты моя опора». А теперь я выброшенная вещь, мусор.
Но я не хочу умирать здесь, не так.
Утром продолжаю путь, шлю весь день без цели, просто чтобы не сидеть и не сойти с ума.
Третий день я нахожу грунтовую дорогу. По ней едет грузовик, водитель мужчина лет пятидесяти, добродушный.
Бабушка, вам куда? спрашивает он.
Не зная, что ответить, говорю первое, что приходит в голову:
В город, к сыну.
Он кивает, открывает дверь.
Садитесь, подвезу.
Сажусь, молчу всю дорогу. Он включает радио, звучит старая песня, я закрываю глаза, плачу, слёзы, которые три дня сковывали меня, теперь текут рекой.
Он останавливается у автовокзала, протягивает мне бутылку воды и бутерброд.
Держите, говорит, и не переживайте, всё наладится.
Я киваю, благодарю, выхожу.
В Москве иду в полицию, рассказываю всё как есть, без прикрас, без слёз, просто факты. Офицер слушает, записывает, качает головой.
Понимаете, без доказательств мы ничего не можем сделать. Вы не были избита, не получали угроз, просто оставили в лесу, а вы выжили это хорошо, но по закону это не преступление.
Смотрю на его погоны, на равнодушные глаза.
То есть он может так повторить с кемто другим? И ему ничего не будет?
Если нет доказательств, да, отвечает он. Советую обратиться к юристу или в соцслужбы, возможно, помогут с жильём.
Выхожу, начинается дождь, люди спешат, никто не смотрит на старушку с сумкой. Иду в библиотеку, там бесплатный интернет. Ищу, читаю, учусь, пишу письма в прокуратуру, в комиссии по правам человека, в СМИ, в блоги.
Через неделю мне звонят из местной газеты. Журналистка, молодая, глаза горят.
Аглая Петровна, расскажите всё, мы опубликуем, люди должны знать.
Я рассказываю без прикрас, без слёз, просто факты. Статья выходит через три дня: «Сын бросил мать в лесу: твоё место здесь». На фото моя серая одежда, пустые глаза.
За час сотни комментариев, тысячи репостов, возмущение, плач, требования наказания.
На следующий день звонок от Сергея.
Мама, дрожит голос, что ты натворила?!
Живу, отвечаю я.
Ты меня убиваешь! Меня уволили! Жена ушла! Детям стыдно ходить в школу! Ты понимаешь, что натворила?!
Понимаю, говорю. Ты бросил меня в лесу, я рассказала миру. Справедливо.
Я приеду, заберу всё: квартиру, деньги, всё!
Поздно, отвечаю. Я не хочу твоей квартиры, я хочу, чтобы ты понял, что мать не мусор, старость не приговор, человек не вещь.
Он молчит, потом рыдает, впервые в жизни.
Прости, прошептал он. Прости меня.
Прощу, говорю. Приди с цветами, без денег, без квартиры. Скажи: «Мама, я люблю тебя», и я поверю, если будет искренне.
Через неделю он приезжает с желтыми тюльпанами, моими любимыми, встаёт на колени, плачет, целует мои руки. Я смотрю на его слёзы, страх, раскаяние.
Встань, говорю. Я не бог, я мать, и я прощаю.
Сейчас я не живу в пансионате и не в его квартире. Снимаю небольшую комнату у моря, с балконом, чайками, солнцем.
Сергей навещает меня каждую неделю, привозит еду, цветы, рассказывает о работе, детях, жизни. Он изменился или притворяется мне всё равно; в его глазах вижу страх потерять меня снова, страх остаться без прощения.
Я не вернулась к нему, не живу под одной крышей, но и не оттолкнула полностью, потому что верю, что у каждого есть шанс на искупление, даже у сына, бросившего мать в лес.
Вечерами выхожу на балкон, смотрю на море, думаю о муже, как бы он гордился мной, не за то, что выжила, а за то, что не ожесточилась, не сломалась, не стала той, какой хотел видеть его.
Я живая, сильная, мать. Моё место не в лесу, не в пансионате, а там, где я сама решаю.
Сегодня у моря, завтра в горах, а может, в новой квартире с внуками, с сыном, с тюльпанами на подоконнике.
Потому что я не вещь, не обуза, не «старая». Я человек, у меня есть право на жизнь, любовь, уважение.
Даже если меня бросили в лес и сказали: «Твоё место здесь». Я выбрала другое место. Это моё право.
