22марта2025г.,Калуга
Утром я проснулся ещё до сигнала будильника на стареньком мобильнике. Будильник ставил из привычки, ещё тогда, когда работал на заводе и боялся проспать смену. Сейчас бояться нет нужды, но рука сама тянется к телефону, ставит «07:00», и чувство лёгкого успокоения охватывает меня от мысли о предстоящем звуке.
Я обычно встаю в полшестого. Слышу, как в подъезде хлопают двери, как сосед сверху, молодой строитель, спешит на работу и уроняет какойто тяжёлый ящик. Комната прохладна, старый деревянный окно без двойных стекол экономию на замену я до сих пор откладываю. На подоконнике однажды забытая кружка с пятном от вчерашнего чая, и я мысленно говорю: «Надо бы помыть», но всё же откладываю подъём.
Квартиру я получил в обмен у покойной Златославы в начале девяностых. Два небольших помещения, кухня, узкий коридор всё давно знакомо до мельчайших царапин на линолеуме. В комнате, где я сплю, стоит старый сервант с посудой, фотографиями и папками документов. Папки я не люблю трогать: в них трудовая книжка, справки, копии приказов, письма. Смотрю на них и ощущаю тяжесть прожитых лет.
Поднимаясь, я накидываю тёплый халат и направляюсь на кухню. Включаю газ, ставлю чайник. На подоконнике тесно помещены горшки с цветами, которые когдато полюбила Златослава. Теперь я поливаю их по расписанию, которое сам придумал, и иногда разговариваю с ними, когда в квартире слишком тихо.
Внук Дима обещал вечером зайти, помочь с телефоном и принести новые фотографии правнучки на флешке. Дима постоянно вставляет английские словечки, а я кивком пытаюсь скрыть своё непонимание. Сын Андрей живёт в соседнем районе, работает в автосервисе, приезжает по выходным, привозит продукты и всегда спешит.
Моя пенсия едва покрывает коммунальные услуги, лекарства и продукты. Иногда, экономя, я покупаю селёдку и кусок колбасы. На лето откладываю немного, чтобы съездить на дачу сейчас это больше заросший огород, чем место отдыха, но старый сарай всё ещё держит меня за то, что я могу чтонибудь сделать своими руками.
Я считаю себя миролюбивым человеком. Всю жизнь старался не конфликтовать, не требовать лишнего. На заводе, где отслужил более тридцати лет, меня уважали за отсутствие скандалов и постоянное выполнение плана. Когда оформлял пенсию, собрал требуемые бумаги, подписал, что дали, и пошёл домой, не вчитываясь. «Что дадут то дадут», говорил я тогда Златославе. «Нам с тобой мало нужно».
Шестой год без Златославы прошёл, и я иногда ловлю себя на разговоре с пустым стулом напротив, особенно вечером, когда включаю телевизор и сажусь за ужин. Стул всё так же стоит на месте, и я не решаюсь его убрать.
Сегодня я пошёл в поликлинику за результатами анализов. Зимой у меня было ухудшение сердца, врач выписал таблетки и потребовал периодически сдавать кровь. Регистратура, как обычно, была переполнена. Люди стояли и сидели на жёстких стульях, ктото ругался шепотом, ктото молча смотрел в пол.
Я занял место у стены. Передо мной две женщины оживлённо обсуждали чтото. Одна, в вязаной шапке, поправляла пакет и говорила:
Пересчитали её пенсию, прибавили две тысячи рублей. А то недоплатили, стаж не весь учли.
Серьёзно? скептически спросила вторая. Они сами это сделали?
Сын ей в интернете чтото нашёл, изменил заявление, в архив запрос подал. Оказалось, работа в совхозе не учтена, теперь доплачивают.
Эти слова «стаж», «совхоз», «архив» отозвались во мне. Я вспомнил, как в молодости несколько лет проработал в стройтресте в другом городе, а при оформлении пенсии мне сказали, что документы сгорели, архив уничтожен. Я пожёвывал плечами и подписал согласие.
«Ну, нет так нет», думал я тогда. «И так проживём». Эта мысль сопровождала меня всю жизнь.
Я слышал слово «две тысячи» и сразу подумал о лекарствах на месяц, о коммуналке зимой, о редкой поездке на дачу весной. Выходя из поликлиники, снег скрипел под ногами, на остановке толпились люди. Сев в автобус, я снова подсчитал месячные расходы, пытаясь понять, как эти две тысячи могли бы немного сместить баланс.
«Глупо», упрёк я себя. «Что мне остаётся, кроме беготни по инстанциям?»
Дома я заварил чай, сел за стол, включил токшоу о тарифах, но не слушал. Взгляд упал на нижнюю полку серванта, где лежала папка с надписью «Документы». Я достал её, открыл. Пожелтевшие листы, аккуратно подшитые: трудовая книжка, копии приказов, справки о зарплате. Среди них была бумага, выданная при оформлении пенсии, где указаны годы стажа и страховые взносы. Я провёл пальцем по строкам, пытаясь вспомнить, где именно исчезли годы из стройтреcта. Запись о переводе нашёл, но дальше пусто.
Вечером пришёл Дима, бросил куртку, громко чихнул и пошёл на кухню.
Дед, привет. Как дела?
Как, живу. Слушай, Дим, можешь в интернете посмотреть, как там обстоят вопросы с пенсией, перерасчётом?
Дима удивлённо поднял брови.
Что именно?
Я рассказал ему о разговоре в очереди, о совхозе, об архиве. Он кивнул, почесал затылок.
Сейчас почти всё можно онлайн подать. На портале госуслуг, в пенсионном фонде. Но без оригиналов будет сложно. Можно запрос в архив писать сначала в архив города, где ты работал, потом в другие. Я помогу, но это займет время.
Внутри меня боролись два чувства: одно «не трогай, живи спокойно», другое «почему я должен молчать? Я ведь работал».
После ухода Димы я долго сидел за столом, глядя на открывшуюся трудовую книжку. Затем аккуратно сложил бумаги обратно, но оставил папку на стуле рядом, словно она может понадобиться завтра.
Через два дня я отправился в Пенсионный фонд. Утром, надев шерстяные носки и лучший свитер, я тщательно отобрал все нужные документы и положил их в старый портфель.
В фонде было людно, но тепло, пахло пылью и дешёвым кофе. На стенах висели объявления, около электронного терминала толпились люди. Я подошёл к молодой женщине с ребёнком и попросил талончик.
Вот, к специалисту по пенсиям, номер 132.
Сев, я ждал своего номера. Наконец, меня позвали к окну, где сидела женщина лет сорока пяти, в очках, с аккуратно собранными волосами.
Здравствуйте, ваш талончик.
Я хотел уточнить о перерасчёте пенсии. При оформлении сказали, что часть стажа не учтена.
Она вздохнула, ввела данные в компьютер.
Пенсия назначена в 2006 году, стаж такойто, коэффициент такойто. Что вас не устраивает?
Я проговорил о работе в стройтресте, о том, что архив сгорел, но у меня есть трудовая книжка с записью.
У нас без подтверждающих документов учесть период нельзя. Вам нужно обратиться в архив того города, где вы работали, и получить справку.
Я почувствовал знакомое смирение, но в то же время голос Димы напоминал, что у меня есть право.
Можно заявление написать? спросил я.
Можно, но без новых документов решение скорее будет отрицательным. Хотите форму?
Я получил лист, медленно выписал причину обращения: «Прошу учесть период работы в стройтресте и пересчитать пенсию». Подписав, я отдал заявление сотруднице, которая поставила штамп.
Вечером я позвонил Андрею.
Пап, а тебе это нужно? спросил он. Нервы себе морочить.
Мне сказали, можно запрос в архив подать. Может, найдут.
Да, но всё равно ничего не будет. Лучше здоровье береги.
Я молча слушал, ощущая, как будто меня отводят в роль человека, который уже ничего не может изменить.
На следующее утро Дима пришёл с ноутбуком, открыл сайт архива города, где я работал, и вместе мы заполнили онлайнзапрос. После отправки я ощутил лёгкую гордость: я, человек, который едва владел мобильным, смог подать официальный запрос через интернет.
Через две недели пришло письмо из пенсионного фонда: отказ в перерасчёте изза отсутствия новых документов. Я не удивился, но внутри зашевелилось некое упорство.
Через несколько дней пришёл ответ из архива: часть документов сохранилась, но справка о моём трудоустройстве отсутствует. Внизу было написано: «В связи с неполнотой архивных данных просим предоставить дополнительные сведения о месте работы, должности, периоде». Я понял, что всё ещё есть шанс.
Андрей пришёл в гости, принес продукты и спросил о деле.
Вот, отказали, и архив тоже не дал чёткого ответа, сказал я, показывая письма.
Я же говорил, наверное, всё так, пробормотал он. Но ты всё равно хочешь бороться?
Пять лет моей жизни не должны исчезнуть, ответил я твёрдо. Я хочу, чтобы их признали.
Мы вместе написали ответ в архив, указав названия участка, фамилию начальника, годы. Андрей печатал, нервно возмущался неуклюжимым сайтом, но всё же отправил.
Через неделю я снова посетил пенсионный фонд, где меня уже ждал сотрудник, готовый принять новое заявление. Он сказал, что решение будет рассмотрено в течение десяти рабочих дней. Я услышал, что перерасчёт может быть небольшим, но всё равно признание.
В тот же день я позвонил Диме.
Дим, а ты знаешь, как подать в суд? спросил я.
Дед, это тяжело, потребуется время и деньги, ответил он. Но если откажут, можно будет обжаловать.
Я задумался: хватит ли сил идти дальше? Спина уже болит от очередей, голова шумит от постоянных бумажек. Всё же мысль о том, чтобы снова замолчать, казалась предательством собственного «я».
Через несколько дней я получил письмо из пенсионного фонда: в результате предоставленных дополнительных документов мой стаж учтён, пенсия увеличена на небольшую сумму. Не две тысячи, а чуть меньше, но всё же увеличение.
Я положил письмо на стол, рядом с чашкой чая, и почувствовал странное спокойствие. Не радость, не разочарование, а тихое принятие того, что система, хоть и медленно, всё же признала часть моей жизни.
Телефон зазвонил Андрей.
Пришло? спросил он.
Пришло, ответил я. Пересчитали, немного добавили.
Хорошо, облегчённо сказал он. Видишь, не зря бегал. И без судов обойдётся.
Да, кивнул я, хотя он не видел меня.
Теперь успокоишься? добавил Андрей.
Я посмотрел на письмо, на цифры, на свою подпись внизу, подтверждающую получение.
Не знаю, честно сказал я. Наверное, да. Сил уже не тех, но я теперь знаю, что могу не молчать.
Пап, прости, если я раньше на тебя давил, сказал Андрей. Я просто боялся за тебя. А ты молодец, что не сдался.
Эти слова прозвучали неожиданно, но приятно.
Вечером Дима предложил написать в интернете о том, как я прошёл через всё это, чтобы ктонибудь мог понять, что можно бороться. Я согласился, но пока пока хватит того, что я сам понял.
Я убрал документы в папку, но на этот раз не спрятал её вглубь серванта, а поставил на верхнюю полку, чтобы она была на виду. Теперь эти бумаги не тяжёлый груз, а доказательство того, что у меня есть право говорить.
Сидя у окна, наблюдаю, как зажглись фонари, люди спешат домой, несут пакеты, разговаривают по телефону. Каждый со своими заботами, со своими очередями и правами.
Я опустил руки на стол, в тишине почувствовал, что, даже если мир меняется медленно, я изменился чутьчуть. Было: «Я проживу», стало: «У меня есть право», и я могу это сказать, не отводя взгляда.
