У колодца…
Агафья Петровна, с усилением взвалив на плечи коромысло, бодро шагала по узкой деревенской дорожке, звонко позванивая железными вёдрами в утренней тишине. Вода в колодце — чистая, студёная, прозрачная — была для неё чем-то вроде святого источника. Пусть возраст давно перевалил за семьдесят, но к этому колодцу, в самый конец улицы, она ходила ежедневно. Упрямая, крепкая, она и слушать не хотела, когда сноха принималась ныть.
— Маманька, ну сколько можно! Вода-то и во дворе есть, и в доме! Люди смеются. Тебе разве не тяжело? — ворчала Глаша, закатывая глаза.
Но Агафья Петровна будто не слышала. С той водой, что из-под крана, она даже чай не желала заваривать: «отдаёт трубами», — ворчала. А вот колодезная — другая. Родниковая. Живая. Сладкая, как сама память.
Она остановилась, поставила вёдра на землю, распрямила спину и на миг прикрыла глаза. Ветер шевелил листву молодой рябины — дерево это кто-то недавно посадил у колодца. Когда-то здесь стоял старый дуб, раскидистый и могучий, под которым в молодости Агафья встречалась с Иваном.
Как же пылали её щёки, как стучало сердце, когда она неслась к колодцу! А он — высокий, румяный, с карими глазами — стоял, облокотившись о сруб, и ждал её. Все девки в деревне ей завидовали. Особенно — Дуня, её ближайшая подруга.
— Только попробуй сунуться к нему, Дуня, — предупреждала Агафья, — я за него душу отдам!
Но Дуня косилась исподлобья и фыркала:
— Говорят, он мой будет. Бабка-ворожка нагадала… Шучу, шучу! — пыталась отшутиться.
Агафья тогда отмахнулась. Но тревога уже грызла сердце. А тут ещё болезнь пристала. Жар, ломота. Лежала, как тряпка, и попросила Дуню:
— Сходи к колодцу. Скажи, чтобы не ждал меня Ваня. Скажи — болею, встретимся завтра.
Дуня тогда улыбнулась… так странно. А потом исчезла, оставив за собой звон каблучков. Что она наговорила Ивану — Агафья так и не узнала. Но когда пришла к дубу на следующий день, увидела их вдвоём.
Они стояли рядышком, а она — с комом в горле — развернулась и побежала прочь. Слёзы душили, сердце рвалось из груди.
Через неделю Агафью сосватал односельчанин — Степан. Тихий, скромный, смотрел на неё, как на чудо.
— Присылай сватов, Стёпа, — бросила она, сжимая в груди боль. — Пока не передумала.
Дуня потом приходила. Рыдала, молила:
— Не было между мной и Ваней ничего. Агафья, прости…
— Получила своё. Но счастья не будет. Как у меня. А теперь уходи. Навсегда.
Свадьба была похожа на поминки мечты. Родители суетились, а Степан… Степан сделал всё, чтобы она не жалела.
И печку топил, и бельё стирал, и с детьми ночами не спал. Вся деревня знала — золотой муж. Но… полюбить его Агафья так и не смогла. Жила с уважением, но без огня.
Дуня вышла за Ивана. А он не задержался. Уехал сразу после свадьбы. Говорил, надо дом строить. На самом деле — сбежал. От неё. То в Рязань, то в Тверь — лишь бы подальше.
Из Рязани и пришла весть: Ивана убило на стройке. Бревно придавило насмерть.
Хоронили всей деревней. Агафья не пошла. Не хотела выставлять горе напоказ. Но вечером пришла одна — на свежую могилу. Стояла, шептала молитву. Сама не знала зачем. Просто плакала — тихо, бесконечно, будто не дышала все эти годы.
И вдруг — чья-то рука на плече. Обернулась. Дуня. В чёрном. Глаза встретились. И разошлись без слов.
Прошли годы. Дуня умерла. Агафья теперь часто ходила на кладбище. Там — муж, родители… и та могила. Две рядом.
Ухаживала за ними. Чистила плиты, выпалывала траву. И однажды — снова встретила Дуню. Бледную, как туман.
— Всё ходишь к нему, да, Агафья? Даже теперь? — тихо спросила она.
— Ты знала, он тебя любил. Только тебя. Может, хоть это утешит…
И тогда Агафья вдруг поняла — она всю жизнь любила не Ивана. А мечту о нём. А рядом с ней всё это время был живой человек — настоящий. Верный. Ласковый. Степан. Муж, друг, опора. А она пряталась в своих грёзах, как в сундуке с пожелтевшими письмами.
И зла на Дуню больше не держит. Всё это — пустое. Давно.
…Агафья Петровна подняла вёдра. Вдохнула запах календулы. Уже вянет… Надо срезать — и на кладбище. Дуня так любила эти цветы. Их горький, терпкий аромат… как обещание того, чего не вернёшь.
Уже с дорожки крикнула:
— Стёп! Степан, мне надо тебе сказать!
— Чего случилось? — испуганно отозвался муж.
Она улыбнулась и, прижавшись к его груди, прошептала:
— Люблю тебя, Стёпа…
И покраснела, как девчонка. А он только крепче обнял её, не говоря ни слова. В его глазах читалось всё: изумление, нежность… и любовь, которую он пронёс через всю их жизнь.
Агафья больше не проходила мимо двух тех могил. Останавливалась. Проводила рукой по граниту, шептала молитву. Словно знала — там, за облаками, теперь наконец мир. Настоящий. Навеки.
