Приблуда
Старшая дочурка Соня, будто в тумане, выговаривала суд над семьёй. Хитрая, как лиса, и требовательна к женихам, она до тридцати лет превратилась в горькую мужененавистку будто бы в её желудке поселилась язва, к земле мужскую стягивая.
Приблуда, прошептала она, как будто клятву произносила. Младшая Юля, пухлая и весёлая, одобрительно улыбнулась. Мать же, хмурая, лишь хмурилась, но её взгляд говорил: невестка ей тоже не по вкусу. Что могло ей понравиться? Единственный сын, опора дома, пошёл в армию и привёз оттуда жену. У этой «жены» ни отца, ни матери, ни денег. Пусто. Может, в детдом её бросили, а может, родные её разметали никто не знал. Толик молчал, шутил: не плачь, мать, богатство своё вымотаем. Кто же этот привёз в семью? Воровка? Афёристка? Их сейчас как грибов после дождя!
Варвара Никитична с того момента, как Приблуда встал в доме, не спала ни одной ночи. В полусонном полубезвремье она ждала, когда новоявленная родственница будет бродить по шкафам, шептать тайны. Дочери подзуживали: «Мать, ценные вещи спрячь в родных». Шубы, золотишко всё куданибудь исчезнет! А Толику «плешка» проела за месяц: кого ты в дом привёл? Где твои глаза? Ни кожи, ни лица!
Но жить надо. Приблуда стала на место ставиться.
Дом большой, огород тридцать соток, три кабана в загоне, птицы не счесть. Работать до упада, а Приблуда не жаловалась: кабанчиков кормила, готовила, убиралась, свекрове угождала. Но если сердце свекрови не лежало, даже золотой ковер не спасёт. Она, в первый же день, сказала, отрезая:
Зови меня именемотчеством. Так будет лучше. Дочерей у меня уже есть, а ты, как бы ни старалась, дочки не заменишь.
С тех пор Приблуда стала Варварой Никитичной в её устах. Мать же не называла её иначе. «Надо сделать», говорила мать, ничего не добавляя. Ничего не потакать, а золовки не пускали чужих родственников. Каждое слово в строку вшивалось. Иногда мать вынуждена была удержать разбегавшиеся дочери не из жалости к Приблуде, а ради порядка. Ведь в доме порядок важнее скандалов, а девка оказалась трудолюбивой, хваталась за всё, не была лентяйкой. Со временем мать, словно тая лед, начала её принимать.
Но Толик увлёкся. Какой мужик выдержит, если с утра до ночи в два голоса о жене спорят? Соня познакомила его с подружкой, всё закрутилось, золовки радовались победе: теперь Приблуда уберётся. Мать молчала, Приблуда делала вид, что ничего не случилось, лишь глаза её стали печальны, словно осенние листья.
И будто гром в ясном небе две вести: Приблуда ждёт ребёнка, а Толик с ней разводится.
Не бывало такого, сказала мать Толику. Я её в жёны не сватала. Но женился живи! Отец скоро будешь. Если порушишь семью, сгоню тебя и знать тебя не желаю. А Шурка будет здесь жить.
В первый раз мать назвала Приблуду по имени. Сестры замёрзли. Толик вспылил: я мужик, решаю сам. Мать вбок руки уперла, усмехнулась:
Какой ты мужик? Пока только штаны. Родишь ребёнка, вырастишь его, научишь умёнку, тогда и мужиком станешь!
Мать никогда не рыдала, а Толик всё же к ней прильнул. Если задумал всё. Ушёл из дома, а Шурка осталась. Через время родила девочку, назвала её Варушка. Мать, узнав, ничего не сказала, но радость светилась в её глазах.
Снаружи дом не изменился, но Толик забыл дорогу домой, обиделся. Мать, скрывая тревогу, полюбила внучку, баловала её подарками, сладостями. Шурке же, кажется, не простила, что её лишили сына, но ни словом, ни намёком не обвинила её.
Прошло десять лет. Сестры вышли замуж, остались трое: мать, Шурка и Варушка. Толик уехал на север с новой женой, а к Шурке подошёл старый военный в отставке. Он, разведённый, оставил ей квартиру, сам в общежитии жил. Пенсию получал, серьёзный жених, Шурке понравился, но куда её вести? К свекрови?
Он всё объяснил, простился, и пришёл к матери:
Варвара Никитична, люблю я Шуру, без неё жить не могу.
Мать лишь молча кивнула.
Любишь, сказала она, живите вместе.
Потом добавила:
Варюшку по квартире не отдам. Здесь живите, у меня.
Все стали жить в одном доме. Соседи, будто жужжали, обсуждали, как странная Никитична сына выгнала, а Приблуда с «хахалем» приняла. Варвара Никитична не слушала сплетни, держалась гордо, не говорила о молодёжи. Шурка родила Катюшу. Мать, хотя и не назвала её внучкой, всё же радовалась ей, как будто это её собственный цветок.
Вдруг беда: Шурка тяжело заболела. Муж сломался, даже запил. Мать, без лишних слов, сняла все деньги, увезла её в Москву, выписала лекарства, показывала врачам. Не помогло.
Утром Шурке стало чуть легче, и она попросила куриного бульона. Мать, радостно, зарезала курицу, отварила. Шурка не смогла пить, заплакала, а мать, которой никогда не видели слёз, тоже пролила их:
Что ты, дитя, уходишь, когда я тебя полюбила? Что ты делаешь?
Затем успокоилась, вытерла слёзы и сказала:
За детей не волнуйся, они не пропадут.
Больше слёз она не проливала, сидела рядом, держала Шуру за руку, тихо гладила, будто просила прощения за всё, что было между ними.
Прошло ещё десять лет. Варушку готовили к свадьбе. Пришли Соня и Юля, постаревшие, уже не дети. Родня собраллась, а Толик вернулся. С женой к тому времени уже развелся, пил крепко. Увидев Варушку, он восхитился, но, узнав, что её «папа» чужой, обвинил мать, мол, ты чужого мужика в дом пустила. Не место ему здесь, я отец.
Мать ответила:
Нет, сынок, ты не отец. Ты в штанах остался, не вырастая в мужика.
Сказала, как клялась. Толик не вынес унижения, собрал вещи и снова отправился в путь. Варушка вышла замуж, родила сына, назвала его Александром в честь приёмного отца. А бабу Варю в прошлом году похоронили рядом с Шуркой.
Так они лежат рядом: невестка и свекровь, а между ними весной проросла берёзка, ни откуда не появившаяся. Может, прощальный привет от Шурки, а может, последнее «прости» от матери.