В один хмурый осенний вечер, когда липкий дождь прилипал к окнам, я осознала: в моём животе поселился сын.
Что это именно сын, а не, допустим, паразит из-за несвежей селёдки, стало ясно моментально. И я с достойной уважения ответственностью принялась его взращивать. Пичкала его витаминами, кальцием и даже героически глотала рыбий жир.
Но сын оказался неблагодарным созданием: через пять месяцев раздул мой живот до размеров пляжного мяча, постоянно елозил внутри и икал. Я с гордостью носила этот живот перед собой, принимала поздравления и мандарины — ела их с кожурой, жеманно улыбаясь.
По вечерам мы с сыном слушали Вивальди и грустно икали в такт «Временам года»…
А потом начался полный абсурд.
Через полгода я вдруг обнаружила себя за облизыванием камушка из аквариума, покрытого водорослями. Я этого не хотела. Это был приказ свыше. От сына.
Через семь месяцев я ела сырую гречку стаканами. Сын явно насмехался.
К восьмому месяцу единственное, во что я влезала — это бабушкин халат и клетчатый комбинезон, делающий меня женой Карлсона. Сын вырос и стыдливо отнял у меня право выбора.
К девятому месяцу я уже не видела собственных ног, определяла время суток по интенсивности сыновних икот, ела водоросли, гречку, мандарины с кожурой, активированный уголь, сухую глину из маски для лица, жевала сигаретные фильтры и банановую шкурку.
Я не стриглась — баба Глаша с первого этажа прокаркала, что стрижкой укорачиваю сыну жизнь.
Я не поднимала руки, чтобы пуповина не обмоталась.
Я никому не давала пить из своей чашки.
Я усердно пихала в себя свечи с папаверином, правда, иногда не туда. Ну и что? Ошибка в пару сантиметров…
Я чесала живот до крови и искренне боялась, что он вот-вот лопнет.
Я купила сыну: коляску, кроватку, двадцать две пачки подгузников, ванночку, подставку в ванночку, зелёнку, вату, салфетки, десяток бутылочек, дюжину сосок, двадцать пелёнок, три одеяла, два матраса, манеж, велосипед (на вырост), восемь чепчиков, гору костюмчиков, пять полотенец, двадцать ползунков, несметное число распашонок, шампунь, масло для попы, газоотводную трубочку, соплеотсос, клизму, две грелки, зубную щётку, музыкальный мобиль, два мешка погремушек и жёлтый горшок.
Я катала горшок в коляске по квартире, стирала и гладила все двадцать пелёнок и пятнадцать костюмчиков, а моя мама втихаря звонила психиатру.
Сын должен был родиться между 12 июля и 3 августа.
12-го я собрала два пакета. В первом: тапки, гель для душа, шампунь, щётка, бумага, ручка, салфетки, носки, резинка и жетоны для таксофона (мало ли).
Во втором — две пелёнки, подгузник на 3 кг, распашонка, голубой чепчик, голубой конверт с заячьими ушками, кружевной уголок и соска-слоник.
13-го пакеты перекочевали к моей кровати.
14-го я купила прогулочную коляску и с чувством перенесла в неё горшок.
15-го муж сбежал в другую комнату.
16-го я переела рыбьего жира и на два дня застряла в туалете.
19-го утром захотелось плакать. Я забилась в кресло под торшером, достала «Тетрис» из кармана халата и, проигрывая, тонко всхлипывала.
Через час меня обнаружил папа. Посмотрел, потрогал бороду и молча удалился.
Ещё через час приехала «Скорая».
Я вцепилась в мужа и заревела.
Муж посинел и сел мимо стула.
Сын решил родиться.
В роддоме меня взвесили, пощупали, заглянули во все возможные отверстия и объявили: «К полуночи будет».
Было семь вечера.
В лифте я снова разревелась.
Старушка-нянечка торжественно пообещала не спать и лично отвезти нас в палату.
Меня уложили на жёсткую кушетку. Скучно. Сын молчит.
Врачи пришли, прочитали карту, пощупали живот:
— Схватки?
— Слабые.
— Воды?
— Нет.
— Стимулировать?
— Пусть сама.
— Шейка?
— Пять см.
— Так чего не рожает?!
Все посмотрели на меня.
Я икнула. Стало стыдно.
Потом хлюп — тёплая лужа подо мной.
— РОЖАЮ!!!
Акушерка сменила простынь, села рядом:
— Боишься?
— Боюсь.
И тут меня затрясло.
— Завтра уже побежишь колбасой по коридору, — улыбнулась она.
Я хотела ответить, но боль прокатилась волной по позвоночнику. Сын твёрдо решил появиться до полуночи.
Через три часа я лежала в поту, кусала руки, а чьи-то пальцы убирали волосы с моего лица.
— Голова лезет…
— Позовите Елену Анатольевну…
ГОЛОВА?! ГДЕ?!
Руки потянулись вниз, но меня остановили:
— Ты куда лезешь?! Инфекцию занесёшь!
— Какого цвета волосы?!
— Тёмные.
— А глаза?!
— Ого, какие!
Врач подошла, посмотрела, потянула меня за руку:
— Вставай. Осторожно, не сядь на него.
…Ничего не вижу. Боль, пот, волосы во рту.
— Тужься! Ещё! Стоп! Не тужься!
Как будто я могу это контролировать.
Хлюп.
Тёплый, мокрый комочек на животе.
ОН.
МОЙ СЫН.
— Ещё разок потужься…
Через минуту — детский крик.
— Смотри, мамочка, кто тут?
— Сынуля…
Смех в палате.
Его кладут мне на грудь. Он ползёт, тонко плачет.
Целую его в макушку, шепчу:
— Сын… Мой сын…
Имя вылетело само:
— Андрюшка.
Мы хотели Никиту… Но разве он похож? Это же настоящий Андрюшка!
На часах — ровно полночь.
По телефону шёпотом сообщаю папе Володе:
— У нас сын. Уже полчаса. Андрюша.
Пауза.
— Мы ошиблись, пап. Это не Никита. Это он. Наш.
