**Последний пирожок бабушки Татьяны: история о забвении, любви и одиночестве**
На краю забытой богом деревушки под Псковом, в маленьком домике с резными наличниками, жила Татьяна Семёновна — женщину эту в округе звали просто Семёновной. Имя её давно выцвело из памяти соседей, но уважение к ней теплилось в каждом сердце.
В свои девяносто три года она всё ещё держалась бодро: и скот сама кормила, и огород в идеальном порядке, и в избе — чистота, словно тут не одна старушка коротает дни, а бригада уборщиц трудится. Белоснежный платочек, ситцевый фартук, побеленные печь и пол, окна, сияющие, как льдинки, с геранью на подоконниках — Семёновна была из тех, кто умел держать марку даже в глуши.
После смерти мужа, что случилось лет десять назад, она осталась одна. Детей трое: сын Дмитрий, дочери Люда и Галина — давно перебрались в города, разлетелись, как пух одуванчика, кто куда. Внуки выросли, обросли своими хлопотами и про деревенскую бабулю вспоминали разве что под Новый год. Да и то — по телефону.
Но она не роптала. Понимала: у каждого своя дорога. А она… Она просто жила дальше — доила корову Глашку, пекла пироги с капустой и верила, что это не напрасно.
**Гостинцы, которые не берут**
— Здравствуй, Семёновна! — как-то заглянула соседка Валя с внучкой. — Мы за молочком. Дашутка только твоё пьёт, магазинное носом воротит!
— Ох, роднули мои, как же я рада! Вот вам пирожок с яблоками — Дашенькин любимый.
— Спасибо, бабуль! — заулыбалась девочка.
— Балую вас, грешница, — смеялась Татьяна. — А кому мне ещё дарить ласку? Мои-то всё не едят, всё некогда… Намедни Димка, сосед, привёз мои передачи обратно — мол, не взяли. Ни вареники, ни творог, ни соленья — «не едим». А я-то, дура старая, старалась…
Соседки переглянулись. Они знали: сын приезжал раз в полгода — партнёра по охоте привозил. Внук на майские с шумной компанией нагрянул — всю ночь песни орали, бутылки били. Утром — как ветром сдуло. А дочки и вовсе лет семь не показывались. Внуки их, маленькие ещё, каждое лето у бабушки пропадали. Теперь — тусуются где-то в Турциях.
— А Глашка-то как? Не тяжко тебе с ней? — спросила Валя.
— Да куда ж без неё? Она мне как будильник. Без дела — костенеешь. А с ней — и вставать надо, и доить, и сена подать… Движение — жизнь, Валь.
**Огород, который стал ненужным**
Летом Татьяна, как всегда, копошилась в огороде. Грядки — как на картинке: морковь, свёкла, редиска — сорняка ни единого. Но соседи приметили: бабка стала чаще присаживаться, дышать тяжело.
Однажды упала — скрутило. Попросила Валеру: позвони детям, скажи — маме худо. Та позвонила. Но никто не примчался. Ни Дмитрий, ни Люда, ни Галина. Только гудки в трубке.
Соседи вытаскивали Семёновну всем миром. Валерка аптеку сгонял, Валя корову доила, другая соседка суп варила, пироги пекла. Бабуля смущалась — не привыкла обузой быть.
Обессилела. Совсем. Написала письмо:
«Заберите меня. Не могу больше одна…»
Ответа не дождалась. Словно в стену говорила.
**Последний пирожок**
Летом она сдалась. Глашку отдала Вале. Грядки не засадила — впервые за полвека. Сидела у окна, глядела на заросший лопухами огород — землю, которую когда-то любила, а теперь и лопату поднять не могла.
Как-то нашла в сундуке старые тетрадки внуков. Вырвала чистый лист, медленно выводила буквы. Каждую — через боль, каждое слово — со слезами. Потом положила записку на стол, рядом — свёрток с рублями.
…Шли дожди. Три дня из трубы не шёл дымок. Соседи забеспокоились.
Зашли — а бабушка лежит тихо, одеялом укрыта, будто спит. Только больше не проснётся.
Позвонили детям. Молчание. Написали. Тишина.
Похоронили её всем селом. Валя, Валерка, ещё пять человек. Бабы стряпали, мужики гроб мастерили. Всё — по-родному.
Дети приехали на следующий день к вечеру. Когда всё уже было кончено. Получили от соседей ключ, молча вошли в избу.
На столе — вышитая скатёрка. На ней — свёрток с деньгами и письмо.
«Дорогие мои — Дмитрий, Людмила и Галина.
Вот и собрались вы вместе. Прошу: не ссорьтесь, держитесь друг за друга. Хозяйство я раздала. Иконы — в храм, если не нужны. Кота моего — Валерке, он его приютит. Избу продайте, деньги поделите. Простите и прощайте.
Мама.»
**Заросшая память**
Избу закрыли. Окна досками забили. Кота выпустили на улицу — пусть сам выживает.
Уехали. Больше в деревне не появлялись.
Дом зарастал крапивой и чертополохом. Никто не хотел покупать развалюху в глухомани.
Могилка Татьяны Семёновны зарастала так же — тишиной и полынью. Но Валя, как шла мимо погоста, всегда заходила. Полола, цветы сажала.
— Много ты добра мне сделала, голубушка… — шептала она. — Хоть могилку твою не забуду…
Так уходят те, кто всю жизнь отдал детям. Кто любил до последнего вздоха. Но иногда — в никуда.
Без «спасибо».
Без последнего «мам».
Без звонка.
А изба стоит. Пустая. С застывшими занавесками и запахом малинового варенья, застрявшим где-то в прошлом.
