Во сне, как в густом тумане, стояла Галина Дмитриевна у окна, следя за дворником, который сгребает в кучу последние багряные листья. Октябрь выдался ненастным, и липкие листья прилипали к мокрому асфальту, будто не желая отпускать уходящее лето. В руках она сжимала мятый клочок бумаги, который час назад принесла соседка Людмила Степановна.
«Галя, тут к тебе какая-то женщина приходила, — говорила соседка, протягивая записку. — Говорит, срочное. Сама не дождалась, убежала.»
Кривые буквы выводили: *Мама ждёт. Приезжай скорее. Очень плохо. Оля.*
Галина Дмитриевна узнала почерк сразу. Ольга, её младшая сестра, всегда писала, будто корябала когтями. В школе учителя ворчали, а она отмахивалась: «Мне ж не в писатели!»
«Что случилось, Галочка? Ты белая как мел, — волновалась соседка.
«Ничего, — сухо ответила Галина Дмитриевна, захлопнув дверь.
Теперь она стояла с запиской, и внутри всё сжималось. Мать… Сколько лет прошло? Восемь? Десять? После той ссоры они не говорили, не виделись. Галина Дмитриевна запретила Ольге даже упоминать её имя перед матерью.
«Пусть думает, что дочь у неё одна, — говорила она тогда. — Если так решила, значит, так и будет.»
А началось всё из-за пустяка. Мать хотела продать дом в деревне, тот самый, где прошло их детство. Дом достался от бабушки, и каждая имела право на долю. Но Галина Дмитриевна была против.
«Ты понимаешь, что делаешь?! — кричала она тогда на кухне. — Это же наша память! Там папа яблони сажал, там мы с Олькой в салки играли!»
«Галя, не кипятись, — устало отвечала мать. — Крыша течёт, денег на ремонт нет. Налоги платить надо. Продадим — хоть что-то останется.»
«Да плевать мне на деньги! — Галина Дмитриевна ударила кулаком по столу. — Продашь дом — для меня ты умрёшь!»
Мать смотрела на неё долго, потом тихо сказала:
«Ну что ж, Галя. Твоё право.»
И продала. Без согласия старшей дочери, оформив всё через Ольгу. Деньги отдала младшей: «Пусть на квартиру копит. Надоело, что по съёмным мыкается.»
Галина Дмитриевна узнала случайно, встретив деревенскую соседку в маршрутке.
«Ой, Галь, а дом-то ваш снесли, — радостно сообщила тётя Шура. — Новые хозяева участок под капусту перепахали. Будет дача.»
В тот вечер Галина Дмитриевна приехала к матери и вылила на неё всю злость. Мать плакала, а дочь кричала, не останавливаясь.
«Ты предала меня! Предала память отца! — рыдала она. — Ради денег! Ради своей Ольки, которая только и умеет, что руки протягивать!»
«Галя, хватит, — шептала мать. — Умоляю…»
«Не хочу тебя знать! Слышишь?! Для меня тебя больше нет!»
И ушла, хлопнув дверью так, что дрогнули стёкла.
Потом — годы молчания. Ольга пыталась мирить, звонила, приезжала.
«Галя, ну сколько можно? Мама плачет. Говорит, для нас старалась.»
«Пусть плачет, — холодно отвечала Галина Дмитриевна. — Надо было раньше думать.»
«Дом — это просто дом! А мама — одна!»
«Не было у неё права решать без меня!»
Ольга уходила. А Галина Дмитриевна оставалась одна со своей обидой.
Шли годы. Она вышла замуж, родила сына Ваню. Муж иногда спрашивал про её родных.
«Какие родные? — отрезала она. — Сирота я.»
Игорь не настаивал. У него самого семья была не сахар.
Ваня рос без бабушки. Когда спрашивал, почему её нет, мать отвечала:
«Она далеко. Не хочет нас видеть.»
Ольга пыталась встретиться с племянником. Ждала у школы, дарила подарки. Но Галина Дмитриевна запретила сыну общаться.
«Мам, она добрая, — говорил Ваня. — Конфет купила, смешные истории рассказывала.»
«Не подходи к ней больше. Она плохая.»
«Но почему?»
«Потому что я так сказала.»
Мальчик не понимал, но слушался. А Галина Дмитриевна звонила сестре и кричала:
«Как ты смеешь к моему сыну лезть?!»
«Галя, он же мой племянник! — плакала Ольга. — Я ему не чужая!»
«Чужая! Забудь дорогу к нему!»
И Ольга больше не приходила.
Теперь Галина Дмитриевна смотрела на записку. *Очень плохо…* Что это? Болезнь? Или уже…
Она набрала номер. Трубку взяли не сразу.
«Алло?» — голос сестры звучал устало.
«Оля, это я.»
Тишина. Потом шёпот:
«Галя? Ты получила записку?»
«Что с мамой?»
«Инсульт. Третий день в реанимации. Врачи говорят…» — голос дрогнул. — «Говорят, шансов нет.»
У Галины Дмитриевны подкосились ноги.
«Когда?»
«Позавчера. Соседка нашла на кухне. Галя, она всё время твоё имя зовёт. Даже в беспамятстве.»
«Я… не знаю…»
«Приезжай. Пожалуйста. Может, почувствует, что ты рядом.»
Галина Дмитриевна опустила трубку. В голове — обрывки воспоминаний. Мать поёт колыбельную. Мать лечит ссадину. Мать плачет над фронтовым письмом. Мать смеётся над их с Олькой спектаклем.
«Мама, я пришёл!» — Ваня ворвался в квартиру, весёлый, с растрёпанными волосами. — «А чего ты такая грустная?»
Она посмотрела на сына. Ему было уже шестнадцать, но в глазах — всё тот же малыш.
«Ваня, садись. Надо поговорить.»
«Что-то случилось?»
«У тебя есть бабушка.»
Мальчик округлил глаза.
«Как это? Ты же говорила…»
«Я врала. Есть у тебя и бабушка, и тётя. Мы с ними много лет не общались. По моей вине.»
«Не понимаю.»
Она рассказала всё. Про дом, про ссору, про годы молчания. Ваня слушал, и глаза его темнели.
«Мам, а бабушка хорошая?»
«Самая добрая, — прошептала она. — Лучшая на свете.»
«ТОни приехали слишком поздно – мама умерла за час до их приезда, и теперь Галине Дмитриевне оставалось только сжимать её ещё тёплую руку и шептать слова, которые та уже не могла услышать.
