Ещё летом эта скамейка в парке на Таганке была оживлённой: подростки уплетали мороженое, хохотали, спорили про сериалы и стримы. Осенью сюда наведывались рабочие в гэдээровских жилетах — перехватить пирожок, потрепаться про зарплаты, разводы и вечную усталость. А теперь — февраль. Серый, колючий, безмолвный. На лавочке — ни души. Только Алевтина. Закутанная в платок, будто в кокон, отгороженная от всего белого света.
Ветер срывал с берёз последние мёрзлые листья, выл в ушах, пробирался под куртку. Но она не шелохнулась. Сидела, уставившись в асфальт. Словно там, под наледью и солью, скрывался ответ. Смысл. Или хотя бы передышка.
Рядом на скамейке — пустая упаковка от творожка. Завтрак, проглоченный на бегу, без удовольствия, без мысли. До приёма у терапевта оставалось полчаса. Идти не хотелось. Возвращаться в пустую квартиру — тем более. Вообще, куда идти — непонятно. Хотелось просто сидеть. Чтобы никто не лез. Не спрашивал. Не пялился.
Вчера в поликлинике бодро отрапортовали: «Ничего страшного. Нервы. Переработка. Отдохните». Доктор бубнил заученные фразы. Медсестра щёлкала клавишами. А Лёля сидела, кивала. Как всегда. Как дома, как в учительской. Вышла — и застыла: а дальше-то куда? Она будто выпала из жизни. Не внутри, а снаружи. Как за стеклом витрины — всё видно, но потрогать нельзя.
Каждое утро начиналось с кома в горле и желания испариться. Не умереть. Именно — раствориться. Стать прозрачной в метро, в школьных коридорах, в очереди за сметаной. Чтобы никто не дёргал: «Где пропадаешь?», «Почему не берёшь трубку?», «Ты чего букой сидишь?»
Дома — сын-подросток. Разговоры сводились к ритуальному: «Поел?» — «Угу». Муж — молчал. Молчал так, что между ними будто кирпичная кладка выросла. Глухая, непробиваемая. Даже взглядом не проникнешь. Они не ссорились. Просто — перестали. Будто любовь выцвела, и остался лишь налёт быта.
Работа — бухгалтерия в районной школе. Никто не трогает. Вроде бы плюс. Но в этой тишине порой хотелось закричать. На весь этаж. До истерики. До слёз.
Кто-то опустился рядом. Пенсионер. Не спросил — присел. Потрёпанная куртка, шапка-«пирожок». В руках — «Комсомолка», измятая, как после драки. Развернул с ворчанием, будто спорил с ветром. Крякнул:
— Сегодня зябко. До печёнок.
Алевтина еле заметно кивнула. Не глядя. Мороз и правда пробирал — но дело было не в нём.
Прошло несколько минут.
— А вы чего такая… — он подобрал слово, — будто на других частотах?
Она хмыкнула. Впервые за неделю.
— Я… вроде здесь. Просто говорить не с кем.
— Бывает, — буркнул мужчина. — После супруги тоже такое было. Вроде народ кругом, а поговорить не с кем. Потом отпустило. То ли к дворняжке прикипел, то ли смирился. Может, сам с собой болтать научился. На лавочке — проще.
Алевтина повернула голову.
— А давно вы… один?
— Лет семь. Сначала дни считал. Потом сбился. Помню только её день рождения. Свой забыл.
Она разглядывала его. Обычное лицо. Морщины-лучики у глаз. Взгляд — добрый. Ненавязчивый. Настоящий. Как бабушкин плед — неказистый, но согревает.
— А вы тут кого ждёте?
Он усмехнулся.
— Да никого. Здесь стены не давят. Дома — будто склеп. А тут… люди, голуби, то девчонки с самокатами пронесутся, то бабки с авоськами. Иногда вот так присядет кто-нибудь. Поболтаем. Или помолчим. Это тоже разговор, кстати. Если молчать с умом.
Они замолчали. Но уже не тягостно. Просто — были рядом. Минут десять никто не шевелился. Ветки скрипели, мимо пробежал курьер, вдалеке тявкнул пёс. Алевтина почувствовала: внутри что-то дрогнуло. Не радость. Не облегчение. Просто — жизнь. Как маленькая трещинка на чашке — незаметная, пока не проведёшь пальцем.
— Я вот о чём подумала, — прошептала она, — иногда не доктор нужен. А просто человек. Кто посидит рядом. Не полезет в душу. Не потребует объяснений. Просто — будет.
Старик ничего не ответил. Он аккуратно разгладил газету на коленях. Медленно, с расстановкой. Будто успокаивал. В его молчании читалось не равнодушие — понимание.
На приём она так и не пошла. Сидела. Пока не подошёл её автобус. Потом он встал, слегка кивнул и зашагал прочь. Не оглядываясь. Немного сутулясь. А она осталась.
Но уже не та.
Иногда нужно не родное плечо. Не любовь на века. Просто человек, который не даст тебе раствориться в тишине. Кто заметит, не осудит, не засыплет вопросами. Просто побудет рядом.
Иногда этого — хватает.
