Казалось, ничего, но значило всё
Люда ехала на троллейбусе №42, который петлял по заснеженной Коломне. Устроилась у запотевшего окна, упёрлась взглядом в размытое стекло, пальцы вцепились в полиэтиленовый пакет с синей надписью «Пятёрочка». Внутри лежал пирожок «Радость». Ирония названия резала тишину: за стеклом — мороз, внутри — пустота, а в груди — ноябрь.
Сегодня ей стукнуло тридцать четыре. Ни звонка, ни слова. В мессенджерах — рассылка от МТС, уведомление о просроченной доставке и открытка от бывшей одноклассницы, с которой не виделись лет двадцать. Смайлик и шаблонные строчки. Всё. День рождения прошёл где-то за стеной, в чужой жизни, будто не её.
— Выходите? — тронула её за руку старушка. Люда вздрогнула, кивнула и вышла на знакомой остановке.
Двор. Тот самый. Качели с облупившейся краской, скрипучие лавки, старый дуб с дуплом — в детстве прятали там конфетные фантики. Всё на месте, только она будто пришла в чужой сон.
Мама жила на пятом этаже. Дверь, как всегда, не заперта. Ждала. Без напоминаний.
— А, пришла… О, с пирожком, — сказала мать, будто это единственное, что стоило внимания.
На кухне пахло жареной капустой и чёрным хлебом. Часы-ходики бубнили что-то под нос. Пылинки кружились в рыжем свете заката.
— Ну как ты? — спросила мама, глядя в раковину.
— Никак, — привычно ответила Люда. Потом, после паузы: — Как будто ничего.
Ели молча. Мама положила ей слишком много, как всегда. Её забота измерялась ложками, кусками хлеба, взглядами вскользь. Долго выбирала нож, чтобы разрезать пирожок — будто от этого зависело, сбудется ли хоть что-нибудь.
— С днюхой, доча, — прошептала, будто извиняясь.
— Спасибо.
— Держишься. Это главное.
— А надо? — Люда не подняла глаз.
Мама обернулась. Взглянула так, как смотрят те, кто уже износил всю свою боль. Без упрёка. Просто знала.
— Иногда — не надо. Но всё равно держимся.
Позже Люда вышла на балкон. Внизу ребятня играла в снежки, орала, смеялась. В окнах многоэтажки мелькали чужие будни: где-то жарили картошку, где-то ругались, где-то громко пели Шансон. И среди этого шума вдруг оттаяло что-то внутри — будто лёд, копившийся годами, дал трещину, и по жилам побежали тёплые ручейки.
Обратно она ехала на том же троллейбусе. Пакет смяла и сунула в карман. В салоне воняло мокрыми варежками, резиной и зимней ночью. Люди спали, листали ленту, перешёптывались. Мир жил. Без неё — тоже.
Дома было тихо. Люда скинула куртку, бросила сумку на табуретку и вдруг заметила у порога — открытку. Бумажную, нелепую. Каракули: «Ты делаешь больше, чем видишь. Ты — есть. С днём».
Подписи не было. Не узнать. Но уголки губ дрогнули. Еле заметно. Будто кто-то разглядел её — не маску, не «всё нормально», не сотрудника месяца. А просто её. Ту, что каждый день встаёт и идёт — без фанфар.
И вдруг стало достаточно. Этого — безымянного, но настоящего.
Может, жизнь — не в салютах и не в сотнях сообщений. А в секунде, когда ты один, но кто-то вдруг шепчет тебе: «Я вижу». Без слов.
Кажется — ничего. А оказывается — всё.
