Прогулка по чужой улице
Снова небо разгневалось. Уже третью ночь оно ворчит, стучит, будто кто-то с небес швыряет каменные глыбы прямо под ноги. Мы с мамой проснулись в один миг. Она быстро укутала меня в плед, прижала к груди и повела в ванную.
Когда начинается этот адский гул, мы всегда прячемся здесь — в самой тесной комнате, между тазиком и вешалкой с полотенцами. Уселись на холодный кафель. Мама шептала молитву. Я следил за её губами — они дрожали, но слова лились без остановки: чтоб её сынок был здоров, чтоб снова настал покой… чтоб кончилась война.
Я не очень понимаю, что это за штука — война. Но знаю точно — папа там, где она идёт. А ещё ребята из двора говорили, что из-за неё небо стало злым и шумливым. Хотя я их давно не видел — мама не пускает меня гулять. Сама выходит лишь раз в день — за хлебом в лавку.
Я сидел, слушал её шёпот. Стало тоскливо… и скучно. Вспомнил про Тёму — моего плюшевого мишку. Он всегда спасал, когда было страшно.
— Мам, принеси Тёму, — попросил я.
Она взглянула на меня, крепче обняла.
— Сейчас?
— Да, он мне поможет.
Мама никогда не отказывала. Даже две порции мороженого за раз — и то разрешала. Кивнула, улыбнулась уголками губ:
— Ты тут посиди, хорошо?
Я обещал. И остался ждать.
Минуты тянулись, как резина. Вдруг земля завыла. Грохот — будто сам дом разрывается на части. Со стены слетела плитка, покатилась по полу. Мне стало жутко. Но мама велела не выходить. Я начал считать до ста. Хотел до двухсот, но сбился — ведь в школу я пойду только через год. Там научусь.
Снова начал счёт, но мама не возвращалась. Я позвал её. Сначала шёпотом, потом громче. Тишина. Тогда я, дрожа, выполз в коридор.
Воздух был густой от пыли, как в бабушкином подвале. Всё перекорежило. Подошёл к нашей комнате — там, где смотрели «Ну, погоди!». Но вместо стены — груда кирпичей. Потолок висел лоскутами. Где-то под ними должны быть Тёма… и, может, мама.
Я хотел закричать, но вспомнил: когда небо злится, кричать опасно.
Решил, что мама убежала на улицу. Наверное, ждёт меня там. Надо её найти.
Её тапочки остались у порога. Значит, выбежала босиком. Я натянул куртку и шагнул во тьму.
Улица была чужой и страшной. Мороз пробирал до печёнок. Огляделся — и не узнал ничего. Один дом сложился, как карточный домик. У другого не хватало половины. Лавка, где брали хлеб, почернела и замолчала.
«Может, ночью всё так выглядит? — подумал я. — Или это война постаралась…»
Если она такая злюка — почему её никто не остановит? Почему взрослые молчат? Почему не поставят в угол, как меня за шалости?
Будь война рядом — я бы дал ей подзатыльник. Крикнул бы: «Убирайся! Ты — гадость!» И она бы испугалась. Потому что я — не трус.
Я шёл к площади, где раньше ворковали голуби. Сегодня их не было. Поднял голову — и увидел: звезда падает. Настоящая. Ярче всех. Будто метилась прямо в меня.
Я знал: когда звезда падает — надо загадать желание.
Встал на колени, как мама во время молитвы. Закрыл глаза.
— Верните маму. И Тёму. И прогоните войну.
Больше мне ничего не было нужно.
