Материнское утро в 5:30
В прошлую субботу мы с мужем Иваном вскочили с кровати в полпятого утра, будто нас облили ледяной водой. И все из-за моей матушки, Галины Семёновны, которая двадцать лет пропадала на заработках в Италии и Испании, а теперь, вернувшись в родной дом, превратилась в настоящую жаворонку, бодро распевающую под окном в предрассветные часы! Время, когда мир ещё спит, мечтая о долгожданном выходном, а мы с Ваней мечемся по квартире, потому что мама решила, что утро — лучший момент для влажной уборки, щей и долгих разговоров по душам. Я её обожаю, конечно, но порой так хочется зарыться в одеяло и притвориться, будто не слышу её бодрого: «Лизка, подъём, солнце уже в зените!»
Моя мать — ураган в юбке. Двадцать лет она трудилась за границей, чтобы поднять нас с сестрой. Пока мы росли, она мыла полы в итальянских магазинах, ухаживала за испанскими пенсионерками, присылала евро на учёбу и новые пальто. Я всегда ею гордилась — хоть сердце и ныло от тоски. Год назад она вернулась — с чемоданом историй, привычкой просыпаться с рассветом и запасом энергии на целый взвод. Мы с Иваном предложили ей жить с нами, в нашей квартире, чтобы она наконец отдохнула. Но отдых для Галины Семёновны — пустой звук. Она отдыхает, только когда спит, а спит она, кажется, три часа в сутки.
В ту субботу я мечтала о сне. Неделя выдалась тяжёлой, и я мечтала о тёплом пледе, кофе с корицей и паре серий любимого сериала. Но в 5:30 утра меня разбудил грохот кастрюль и мамин голос: «Лиза, Ваня, подъём! Тесто на ватрушки уже подходит!» Я открыла один глаз, взглянула на Ваню — он лежал, уткнувшись носом в подушку, и слабо стонал: «Лиз, твоя мать нас похоронит». Я прошептала в ответ: «Держись, это же моя родная». Но внутри уже готовилась к очередному маминому штурму.
Мы спустились на кухню, и там царил кромешный ад. Мама в клетчатом фартуке месила тесто, на плите кипели щи, а на столе красовалась гора лука для зажарки. «Мам, — говорю, — зачем так рано? Можно же и попозже!» А она, не поднимая глаз от миски: «Лиза, утро — самое дорогое время! Пока вы валяетесь, жизнь убегает!» Жизнь? В пять утра? Ваня, пытаясь сохранить лицо, предложил: «Галина Семёновна, может, я кофе сварю?» Но мама лишь отмахнулась: «Кофе подождёт, Ваня, ты умеешь чистить картошку?» Мой бедный муж, который до этого видел картошку только в пюре, покорно взял нож.
Я обожаю мамину неуёмность, но иногда она меня выжимает, как лимон. Она не просто готовит — она разворачивает на кухне полномасштабное наступление. За час мы с ней начистили пять кило картошки, замесили ещё две миски теста и нажарили котлет, потому что «щи без мяса — вода». Ваня попытался улизнуть под предлогом «позвонить начальнику», но мама его перехватила: «Ваня, вынеси мусор, а то Лиза не успеет!» Я взглянула на мужа с жалостью — он явно проклинал тот день, когда согласился жить с тёщей.
Пока мы работали, мама сыпала историями, как горох из мешка. Как учила итальянский, чтобы ругаться с хозяевами, как пекла блины для испанских соседей, как скучала по нашему голосу. Я слушала и согревалась, но в то же время думала: «Мам, ну почему нельзя поспать хоть до семи?» Я осторожно намекнула: «Может, в следующую субботу поспим подольше?» Но она лишь рассмеялась в ответ: «Лиза, в семь утра полдень на носу!» Полдень? Да солнце только взошло!
К обеду кухня была вылизана, ватрушки румянились, щи дымились, а мы с Ваней напоминали выжатые тряпки. Мама, свежая, будто только что из душа, поставила перед нами тарелки и объявила: «Вот это жизнь, детки! Ешьте, пока не остыло». Мы ели, и я не могла не признать — щи были божественны. Ваня буркнул: «Лиз, твоя мать — это стихийное бедствие, но готовит, как в ресторане». Я фыркнула, но в глубине души понимала — мама такая, потому что всю жизнь пахала, бороИ теперь, даже когда я закрываю глаза и пытаюсь заснуть, мне слышится её голос: «Лиза, вставай, а то проспишь всё самое интересное!»
