«Развод — не позор. Позор — дышать несчастьем»
— Даже не вздумай подавать на развод! Осрамишь всю семью! — голос матери раскалывал телефонную трубку. Каждый раз, когда она это говорила, внутри что-то рвалось. Какой позор? В том, что я не хочу гнить в чужой тени? В том, что мечты рассыпались, как песок меж пальцев?
Мама твердила, как заведённая: «У нас в роду не разводились! Раз вышла замуж — смирись! Сама выбрала, сама и расхлёбывай!» Сестра поддакивала, словно эхо: «Все так живут. У всех горе. Главное — не позорь фамилию!» А я больше не могла. Я задыхалась.
Да, выбор был мой. Только мой. Пять лет назад я вышла за Игоря — мужчину, от которого кружилась голова. Мне казалось, он — моя судьба. Ласковый, хозяйственный, с ядовитым юмором. Я верила, что мы — одно целое. Но иллюзии испарились быстро.
Через год после свадьбы я поняла — ошиблась. Он оказался не ласковым, а слабым. Не хозяйственным, а равнодушным. Не спокойным, а мёртвым — если не считать футбола и банок пива. Вечера — диван, телефон, потолок. Сначала я называла это уютом. Потом — могилой.
Он запер меня в четырёх стенах, запрещал встречаться с подругами, выходить без спроса. Я думала — ревность. Теперь вижу — удобство. Я — как вещь. Подай, прибери, замолчи.
Когда-то я восхищалась им — умный, перспективный. Теперь поняла: ленивый трутень. Ни разу не попытался вырасти, сменить работу. Легче ныть, что начальник — сволочь.
Сначала я боролась. Говорила, убеждала, умоляла. Потом поняла — стена. Он не слышит. Скандалы, обиды, тишина. Круг. А когда решилась на развод — узнала, что беременна.
Он на время ожил — нашёл работу, стал мягче. Я поверила. Но всё вернулось в привычную грязь. А я осталась с ребёнком на руках и чувством, что тону.
Подруги исчезли — я сама их оттолкнула, боясь его злости. Осталась лишь мать. Но вместо поддержки — упрёки. «Чего тебе не хватает? Не бьёт, не пьёт, деньги приносит. Ты с жиру бесишься». А разве мало того, что я умираю?
Когда впервые заикнулась о разводе, сыну был год. Мать фыркнула: «Это гормоны. Пройдёт. Тем более ты в его квартире, без работы. Мне ты не нужна — живи с мужем». И снова: терпи, стыдно, смирись. А то, что я задыхаюсь — это не стыд?
Стало хуже. Денег не хватало, а виноватой всегда была я — «слишком много тратишь». Он не помогал. Не гладил, не убирал, не играл с сыном. Когда я сломалась и снова приползла к матери, та сказала: «Выйдешь из декрета — полегчает». Но когда я опять заикнулась о разводе, она взорвалась: «Ты одурела? Разведёнка с ребёнком! Сестра твоя терпит побои — и молчит!»
Я смотрела на сестру и не понимала — когда мы перестали быть людьми? Когда боль стала нормой?
В последние месяцы Игорь любил повторять: «Не нравится — вали». Он знал, что мне некуда. Мать — отреклась. Снимать — не на что. Сын — одна. Он наслаждался властью. А я растворялась.
Но на днях позвонила бывшей начальнице. Разговорились. Она предложила помощь. Говорит, возьмёт на работу, даже с ребёнком. Осталось найти жильё. Если получится — я уйду. Наконец-то уйду.
Надоело бояться. Надоело гнить. Пусть мама ноет, пусть родня шепчется. Я выбираю жизнь. Хуже не будет — я уже была в аду. А теперь хочу солнца. Пусть с нуля. Но — свободной.
