Между мной и его прошлым — девочка, которой он так и не смог стать отцом.
Мы с Дмитрием расписались, когда молодость уже ускользнула сквозь пальцы. Мне — тридцать два, ему — тридцать четыре. За спиной не просто опыт, а целая ярмарка промахов, разбитых надежд и неразменных иллюзий. У него — развод и дочь. У меня — тихие годы без детей и бурь. Я не мешала ему сближаться с ребёнком, даже подталкивала, но Дмитрий избегал этой связи. Намеренно.
Его первый брак не был браком по любви. Мать, узнав о беременности невесты, заявила: «Женишься! Не позорь семью!» Родители той девушки умоляли, давили — и он сдался. Роспись, чемодан — и тут же в рейс. Только окончил мореходку, ушёл бороздить волны. Ни свадьбы, ни кольца — лишь сухая печать в паспорте.
Пока он пропадал в океанах, жена родила. Вернулся, взял на руки крошечную Вероничку — и… ничего. Ни трепета, ни умиления. Только пустота. Но раз уж связал себя узами — играл роль. Ходил в плавания, привозил рубли, занимался мелкой торговлей, кормил семью. Жили в квартире, подаренной тестем — плата за «спасение чести». Но в тех стенах не было любви. Даже близость — редкость. Как рассказывал Дмитрий, за годы брака можно по пальцам перечесть моменты, когда они были настоящими мужем и женой.
Рано или поздно всё должно было рухнуть. И рухнуло: он вернулся из рейса — и узнал об измене. Она не отпиралась. Рыдала, просила прощения, твердила — «случайность». Но он увидел в этом шанс. Собрал вещи и ушёл. Без криков, без сцен. Просто захлопнул дверь. Родители жены даже не пытались его удержать — всё и так было ясно.
Он ещё пару раз ушёл в море, а потом махнул рукой: хватит. Открыл своё дело. Через три года бизнес встал на ноги, бывшая с ребёнком получала приличные алименты, жизнь будто наладилась. А потом появилась я.
Познакомились случайно, на стройбазе. Он приехал за материалами, разговорились. Через два дня мне доставили букет и записку с приглашением в кафе. Всё закружилось быстро — ярко, страстно, искренне. Сыграли свадьбу. Но я знала: его мать — дама с норовом. Она сразу заподозрила, что и наш брак — вынужденный. Косилась, шепталась. Я успокоила: детей пока не хотим, дадим себе время.
Тогда она облегчённо вздохнула… и стала каждые выходные привозить к нам Вероничку. Ту самую девочку, которую мой муж, простите, даже за дочь не считает. Как и её мать. Он отстранён, будто за стеклом. А свекровь — будто назло. Шепчет мне: «Может, хоть теперь полюбит?» Но девочка всё чувствует. Переступает порог — и сразу ко мне. А папа? Папа натягивает наушники, садится за комп и с головой ныряет в «танки».
А я остаюсь с Верой. Капризной, колючей, обиженной. Сколько ни стараюсь — всё не так. Она не хочет быть здесь. Не хочет быть с ним. И я её понимаю. Через пару часов уже сама на пределе — звоню свекрови: забирайте. Та приезжает, переступает порог и сразу: «Ну что? Сблизились?» А что ответить? Что её сын три часа лупил по клавишам, а я опять была нянькой, психологом и жилеткой для чужого ребёнка?
Свекровь тут же меняется в лице. Начинает пилить: это я виновата, не смогла помочь, не сумела растопить его сердце. Мол, женщина — цемент семьи. А я? Я устала быть цементом, который скрепляет чужие грехи, чужие промахи и чужое равнодушие. Я стараюсь. Но у меня нет волшебного пинка, чтобы заставить мужчину полюбить свою кровь. И если он сам не хочет — хоть танцуй перед ним, хоть своди с ума — ничего не выйдет.
А виновата, как всегда, я…
