Когда я решил забрать маму к себе, думал — не выдержу. Но её присутствие перевернуло всё.
Судьба порой круто сворачивает, и ты не успеваешь понять, как очутился в ином мире. Я привык считать себя самодостаточным. Жил в Нижнем Новгороде, работа стабильная, друзья — по субботам, вечерами — книги, квартира ухоженная. Родители жили в селе под Рязанью, вели спокойную жизнь. Навещал их раз в месяц, привозил продукты, помогал по дому. Всё шло как по маслу.
Пока рельсы не оборвались — умер отец. Инсульт, один миг — и пустота. После похорон мама словно сжалась. Сидела у окна в выцветшей шали, молчала. Ни рыданий, ни слов — будто сама стала тенью.
Я задержался на неделю. Дом опустел, будто вымер. Впервые увидел, как она вздрагивает от скрипа половиц, как боится остаться одна в темноте. А потом тихо спросила:
— Может, ещё день поживёшь здесь?
Остался. Потом — ещё. И вдруг осознал: не могу бросить её. Решил — перевезти к себе. Страшно? Ещё как. Но оставить — страшнее.
Собрали её скудный скарб: два платья, бельё, лекарства и… ту самую подушку с вышитыми медведями, которую я купил ей в Казани лет пятнадцать назад. Она хранила её, как реликвию.
Первые дни в городе стали для неё испытанием. Всё вокруг казалось чужим, громким, тесным. Сидела в комнате, перелистывала псалтырь, слушала старый радиоприёмник. Готовила себе отдельно, и я сперва злился, но потом понял — так она ищет опору.
Через месяц всё изменилось. Она начала встречать меня с работы, спрашивать, как дела. Готовили вместе: я чистил картошку, она варила суп. Порой рассказывала о юности в колхозе, порой молчала, и в этой тишине было больше любви, чем в словах. Я ловил себя на мысли, что в доме снова пахнет детством — ватрушками и лавандой из комода.
Думал, устану — работа, заботы, быт. Но вместо утомления пришла странная лёгкость. Смысл. Перестал задерживаться в офисе, отказался от бесцельных прогулок с приятелями. Всё стало иным. Потому что дом теперь — там, где она.
Ссорились, конечно. Из-за пересолённого борща, забытых таблеток, её упрямства. Но это мелочи. Главное — я снова научился любить. Без условий, без расчётов. Ей было всё равно, сколько я получаю или какой у меня чин. Просто ждала. И этого хватало.
Иногда гадаю: сколько нам отпущено? Год? Пять? Десять? Не знаю. Но каждый вечер, когда слышу, как на кухне шипит самовар и её голос зовёт: «Дима, садись, щи стынут!» — понимаю: это счастье. Дар, который не купишь. Мама, седая и слабая, остаётся моим солнцем.
Если бы тогда, в день решения, кто-то сказал, что её переезд изменит меня — рассмеялся бы. Теперь знаю: порой, чтобы обрести себя, надо просто вернуть в дом того, кто когда-то подарил тебе мир.
