Владелец ресторана нанял уборщицей бездомную женщину с сыном. Включив камеры наблюдения, он увидел, как она танцует…
Солнце, словно раскаленный диск, медленно опускалось за крыши многоэтажек, окрашивая небо в багряные, золотые и медовые оттенки. Воздух был пропитан ароматом осени — смесью влажной листвы, дыма из редких труб и далеким запахом кофе из уличных киосков. Люди торопились домой, смеялись, обнимались, жили. А Игорь стоял одинокий, как памятник забытым временам, и смотрел на пустырь, будто на могилу своей юности.
Его руки, спрятанные в карманах шерстяного пальто от итальянского бренда, были ледяными, несмотря на толстые перчатки. Он не чувствовал тепла, не чувствовал времени, не чувствовал города вокруг. Остались только ноющая боль в груди и вспышки прошлого, словно кадры старой пленки.
Перед ним, за ржавой сеткой-рабицей, лежало место, где когда-то звучала музыка, где в такт ритму кружились пары, где рождались первые чувства, где он впервые поцеловал девушку под звездами. Танцплощадка. Его танцплощадка. Когда-то здесь пахло молодостью, свободой, надеждой. Теперь — лишь сорняки, ржавчина и тишина, нарушаемая редким шелестом ветра.
Это место было для него одновременно святыней и проклятием. Здесь он был счастлив. Здесь он мечтал. Здесь он впервые почувствовал, что способен на все. А теперь, стоя у этого забора, он ощущал, будто его душа тоже заросла, как этот пустырь — сорняками, разочарованием, одиночеством.
Мысли сами вернулись к тому, что случилось час назад. Алина. Его звезда. Его кошмар. Его ошибка.
Кабинет был в стиле лофт — кирпичные стены, теплый свет, кожаный диван, бар с редким виски. Но атмосфера — ледяная. Алина стояла посреди комнаты, словно статуя из мрамора и яда. Ее тело — идеальное, вылепленное годами тренировок, взгляд — холодный, как сталь. Она смотрела на него так, будто он — ничто. Мусор, который пора выбросить.
— Ты не смеешь так со мной разговаривать, — прошипела она, голос резал, как лезвие. — Я — лицо твоего кафе. Без меня ты — никто.
Игорь стоял у окна, спиной к ней. Он не оборачивался. Не хотел видеть эту маску высокомерия. Он знал правду: да, она танцевала хорошо. Очень хорошо. Но талант без души — лишь шоу. А она давно танцевала не для людей. Она танцевала для себя. Для славы. Для поклонников, которых считала своей собственностью.
— Между нами никогда ничего не было, Алина, — сказал он ровным голосом, словно гладь озера перед бурей. — И не будет. Я благодарен тебе. За годы, за посетителей, за то, что ты действительно была лучшей. Но ты перестала учиться. Ты начала требовать, а не предлагать. Ты считаешь, что весь мир вращается вокруг тебя. Это конец.
Он положил на стол конверт. Толстый. Тяжелый. В нем — сумма, равная годовой зарплате. Даже больше. Это не была месть. Это был прощальный жест. Уважение к ее таланту. Но не к ее характеру.
Алина даже не взглянула на конверт.
— Забери свои слова, — прошипела она. — Я уйду. И твоя империя рухнет. Люди приходили ради меня. Через месяц ты будешь сидеть в пустом зале, как старый дурак, который не понял, кто сделал его успешным.
Игорь наконец обернулся. В глазах — ни злости, ни жалости. Только усталость. И абсолютная уверенность.
— Ты уволена, — сказал он. — Две недели — по закону. Администратор рассчитает тебя. Удачи.
Он вышел, не оглядываясь. Машина ждала у подъезда. Он сел, включил музыку — тихую, классическую — и просто поехал. Без цели. Без плана. Только дорога. И мысли, как осколки шрапнели, рвущие сознание.
Через час он оказался здесь. У этого забора. У своей юности. У своей боли.
На следующее утро голова гудела, будто внутри прошел шторм. Игорь проснулся с ощущением, что вчера потерял что-то важное. Но не работу. Не женщину. А самого себя. И, словно в ответ на внутренний зов, он вдруг понял — должен вернуться туда. На ту землю. Где когда-то смеялся, танцевал, влюблялся.
В багажнике он нашел лом — ржавый, но крепкий. Приехал на пустырь. Оттянул сетку, пролез в щель — будто в прошлое.
Территория встретила его молчанием. Ветер шелестел сухими листьями, словно листал страницы забытой книги. Старая деревянная эстрада наклонилась, как уставший от жизни старик. Двери заколочены, окна — черные провалы. Одно — разбитое.
Он заглянул внутрь. Полумрак. Пыль. Паутина. Обломки стульев, ржавые гвозди, остатки афиш, стертых временем.
И все же он полез. Не потому что хотел. А потому что чувствовал — там, внутри, его что-то ждет. Может, ответ. Может, прощение.
Он сделал три шага. Пол, гнилой насквозь, треснул — и провалился.
Падение длилось секунду. Но за эту секунду он успел подумать: «Вот и все. Конец. За что? За гордыню? За одиночество? За то, что забыл, кем я был?»
Он приземлился на кучу щебня и досок. Боль пронзила бок, руки в ссадинах, но он живой. Живой. И это уже чудо.
Он оказался в подвале. Глубиной метра три. Бетонные стены — гладкие, как стекло. Ни выступов. Ни лестницы. Ни надежды.
Телефон — в машине. Он в ловушке.
— Эй! — закричал он. — Кто-нибудь есть? Помогите!
Голос отразился от стен, словно эхо из пустоты. Никто не ответил.
Он пытался выбраться. Цеплялся за трещины, за куски арматуры. Срывался. Кровь текла по пальцам. Отчаяние сжимало сердце.
Через час он сел на кирпич. Закрыл глаза. Думал о том, как глупо все заканчивается. Владелец сети кафе, человек, построивший империю с нуля, умирает в яме на заброшенной танцплощадке.
И вдруг — голос.
— Мам, смотри! Дядя в яме!
Игорь поднял голову. Сверху, в прямоугольнике света, пробившегося через провал, стояли двое. Женщина. Мальчик. Маленький, с огромными глазами, как у совенка. Женщина — худая
