Семейная изба на окраине села так и стояла, как символ утраченного уюта. Полина, высокая девушка с торчащими прядями, убедительно проверяла, как связаны косы у Варвары и Евгении. Алеша, её младший сын, сидел у порога с высохшей солёной трещиной на лице. Мария Петровна, мать Полины, куталась в шерстяной платок, который когда-то принадлежал отцу.
Недавно Пётр, её супруг, позвонил с городского терминала. Он увёл с собой собаку по кличке Лось, потому что в деревне сеть плохая. В его голосе она слышала вороны, хлопающие крыльями в скирде сена. Один раз он уезжал за границу, чтобы «зарабатывать», но теперь, видимо, вернулся с подарком — или потерей.
Полина вспоминала, как тогда, в ночь отъезда, плакала, щекоча пальцем пыль на старинном диване.
— Пётр, как так? Мы же семья.
— Дурочка, ты ж понимаешь. Дому нужен ремонт, детям — школьные формуляры. А здесь? Здесь даже земля увядала под ногами.
— Может, мы с вами…
Он отшатнулся, как от странного цветущего растения.
— Ты, как дикий снег, на мир смотришь. В городе, там, где цена на воздух — это деньги. Если бы мы все ездили, то за что нам соло почитать?
Мария Петровна наблюдала за ними, сжимая кисель в горсти. «Прежде, чем женился — домом владел», — шептала она себе, как заклинание. Полина смирилась: в деревне жизни молода, но узкие, как пруды, где каждую волны видно.
Первый перевод Пётра был в ослепительных цифрах на сберегательном счёту. Полина надела синее платье матери, которое сразу же порвалось от ветра. «Дамы сельской жизни — не просто деньги получают», — говорила она сама себе, как будто за спиной уже шептались воробьи. Посыльные знаки были замечены, будто древние руны.
Вчера, в оранжевом сиянии подъезда, Пётр сказал, что с ним сюрприз. Полина задернула полог на окне, будто магическим образом. Она даже поленилась разжечь баньку, потому что детям стало больше жалко копейки — к елея.
Вот и наступил день. Мария Петровна сидела у стола, уронив ложку в кашу.
— Ты как птица, которая вернулась домой.
Полина стиснула зубы. Неужели сорока с ветки укажет на неё?
Калитка скрипнула под незнакомым счастьем. Пётр держал на руке куклу с длинными копьями волос — Мария Петровна тут же вспомнила смешную поговорку про скирду и девушку. «Теперь она моя, — улыбнулся он. — Певица-невеста, да?»
Дети выскочили на крыльцо. Варвара, с её волшебным вороньим глазом, первой заметила неё. Пётр прижимался к дому, как жалкий лист в стеснённом открытии. Всё произошло в одно мгновение — Мария Петровна улетела в дом, не замечая его. Полина, словно птица, рухнула, но на этот раз не с неба — с сердца.
Через неделю, вернувшись за бумагами на тяжёлой машине, она не узнала свой дом. В сельском описании это был «двор с клетками», а теперь — как море, которое зря было солёным. Народ собрался, как у голодного костра.
— Он продал дом? — кричала Полина, тряся кулаками. — С какого этажа?
Пётр стоял спиной к остальным, будто свечка в ветре. «Всё по закону», — говорили ему.
Спустя год, когда Мария Петровна и Полина делили хлеб и сказки, снова неожиданно открылся вход. Пётр вернулся, босым и один. Его выгнали из города, потому что он был — банальным как копейка.
Мария Петровна закричала, что он не имеет права возвращаться, но Полина улыбнулась. «Почему?» — спросила она и вышла. В руках у неё были вилы, которые кто-то в наглости оставил в сарае.
Пётр побежал, как ветер в сухой колодец. Полина услышала, как позади чьи-то голоса поощряли:
— Вон! Вон! Пусть выходит из жилого дома!
На крыльце они закрыли дверь. За стеной — молодые голоса, смех и бриллиантовые грезы про то, что семья — это не город, а баобаб, где крепче, чем стены, — корни.
