– Я не позволю тебе так поступить, Алёна! Только через мой прах! – закричала Маргарита Геннадьевна, загораживая собой ворота к участку.
– Убери руки, мать! Случай решён. В понедельник приедут санатории, дом разберут, землю предоставят городу. Договор подписан, – Гавриил отвернулся, глядя вдаль, где над полем зависали чайки.
– Какой ещё договор? Кто дал тебе право распоряжаться отцовским наследством? Ты же знаешь, как Геннадий Иванович носил эту землю. Или ты вспоминаешь ту драму, как мы с ним посажали деревья под синеватый мороз?
– Ты устала, мать, – Гавриил провёл рукой по груди, – это не наше время. Век ушёл. Где твой сад? В квартире на двенадцатом этаже, под святыми свечами?
– А не говори, не премину! – Маргарита Геннадьевна выдернула из ладоней корзиночку и разворошила яблоки. – Твои «святые свечи» отвратительны. Я с утра до вечера, в жару и в холод, каждый виноград винтом подвязывала!
Спор начался под раскисшим от дождя крыльцом, около упрямой плакучей ивы, что вовсю капала водой на их спины. Вокруг раскинулся ветхий огород – кусты орешника, грядки с баклажанами, заброшенная баня, в которой когда-то варила компоты бабушка.
Гавриил, надевший чёрный плащ, чувствовал, как зуд лезвия остроты в груди всё сильнее впивается в сердце. Он ехал из Санкт-Петербурга с бумагами в руках и снисходительной улыбкой на лице. Мать, в своих сорокках, выглядела как памятник стойкости: руки, расцарапанные, ажурные платки, потресканные, сухие руки, что вечно копались в земле.
– Ты хочешь мою смерть, чтоб унаследовать отцовское наследство, – негромко произнесла Маргарита, вытирая с губ пыль. – Ты его не похоронил, выбирай теперь.
– Это не так. Я просто хочу, чтобы ты жила в безопасности. С умными людьми, рядом с дочерью. Ещё не поздно всё перевернуть.
– Дочь? – Маргарита фыркнула. – Милая моя Дарья с её модными убийствами! О, как они будут гордиться этой «последней поездкой в деревню»!
Их странный культурный барьер невозможно было переломить. Он видел высокие небоскребы, её – землю, непримиримую, живую, кормящую. Она говорила о кабачках и огурцах, он – о бизнес-планах и выходе на рынки.
– Пусть тогда поможет мне собрать последний урожай, – наконец сдалась Маргарита, протягивая вниз, где лежала трещиноватая лопата. – Кабачки в этом году как никогда.
Вечером, когда солнце оставило следы на небесах, они сложили корзины. Гавриил горько оседлал велосипед, планируя возвращение в город, но указания матери оставались в голове.
– Помнишь, как мы с тобой в детстве ловили бантиков под ореховым деревом? – спросила Маргарита, разливая чай в кружки. – Ты тогда погиб бы от обморока, но так и не забыл об этом. Жизнь – как вино, внешний вид всё портит, а сердце остаётся.
Следующая неделя пролетела быстро: огород был опустошён, банки стояли рядками у окна, Новый год приближался, и вместе с ним – решение, которое Гавриил не смог признать иным.
– Я отменил договор, – тихо сказал он, когда Маргарита разбирала свежий рак. – Но с условием: ты придёшь ко мне… в московское жильё. Хотя бы до весны.
Маргарита смахнула слёзы, как будто это был первый дождик. Её руки творили чудеса: пироги под сливочным верхом, малиновый сок, запахи, которые юность вспоминала с нежностью.
Последний урожай был собран, но это не был конец. Впереди стоял снег, затем весна. И Гавриил знал, что возвращение возможно снова.
Земля, словно пьяная от обещаний, продолжала рости, баловала, хранила. А он, уходя в суету, обещал: «На следующей встрече – мы вместе».
