Меня зовут Иван Петрович. Мне семьдесят два. Живу в старом доме на окраине тихого города — там, где когда-то смех сына наполнял двор, где он бегал босой по траве, звал меня в шалаш из одеял, где мы ели картошку из костра и грезили о будущем. Казалось, так будет всегда. Что я — нужен. Но годы текут, и теперь в доме только тишина. Пыль на самоваре, шорох мыши за печкой да редкий лай соседского пса.
Сын мой — Дмитрий. Его мать, покойная Марина, ушла из жизни десять лет назад. С тех пор он — последняя нить, связывающая меня с прошлым, где ещё было тепло и смысл.
Растили его в любви, да и строгости хватало. Я трудился до седьмого пота, руки в мозолях. Марина — душа дома, я же — его опора. Не всегда был рядом, но когда требовалось — появлялся. На работе — подчинённый, дома — отец. Учил его ездить на «Каме», чинил его первый «Жигулёнок», на котором он укатил в областной центр учиться. Гордился им. Всегда.
Когда Дмитрий женился, радовался искренне. Его избранница — Алевтина — казалась скромной, тихой. Поселились они в другом конце города. Думал: пусть обустраиваются. А я помогу, если нужно. Мечтал о внуках, о сказках на ночь. Но вышло иначе.
Сперва звонки стали реже. Потом — лишь по праздникам. Приходил я к ним — с пирогом, с пряниками. В первый раз сказали — у Алевтины голова болит. Во второй — ребёнок спит. В третий — не открыли. После этого перестал ходить.
Не ругался. Не ныл. Ждал. Думал: дела, заботы, потом наверстаем. Но время шло, а я так и остался за бортом их жизни. Даже в день поминок Марины не пришли — лишь позвонили на минуту.
Недавно встретил Дмитрия на улице. Вёл сына за руку, нёс пакеты из «Магнита». Окликнул — сердце ёкнуло. А он обернулся, взглянул, будто на незнакомца. «Пап, ты как?» — спросил. Кивнул. Он — в ответ. Сказал, что спешит. Ушёл. Вот и весь разговор.
Шёл домой долго. Думал: где ошибся? Почему родная кровь стала чужой? Может, был слишком суров? Или, наоборот, мягок? А может, просто стал обузой — со своей тоской, старческим кашлем, ненужными воспоминаниями…
Теперь я сам себе и дом, и семья. Завариваю чай, перечитываю Маринины письма, иногда сижу на лавочке, смотрю, как резвятся чужие дети. Соседка Нина машет издали — киваю в ответ. Так и живу.
Сына люблю. Всё ещё. Но ждать перестал. Видно, так устроен мир: родители отпускают. Но никто не говорит, что однажды ты станешь лишним в жизни того, ради кого жил.
Вот она, взрослость. Только не его. Моя.
