Сказала «всё в порядке» — а слёзы капали на фартук
— Мам, ну что с тобой? — Варя дёрнула мать за рукав. — Почему молчишь? Я же спрашиваю!
— Всё нормально, Варенька, — Антонина Ильинична вытерла ладони о передник и отвернулась к заледенелому окну. — Просто голова болит.
— Какая головная боль? Ты же с утра дома сидишь! — голос дочери звенел, как натянутая струна. — Я тебе полчаса про ремонт рассказываю, а ты будто сквозь меня смотришь.
— Слышу, слышу. Квартиру ремонтируете, молодцы.
Варя топнула ногой и плюхнулась на кухонный стул, где стояли недопитые стаканы с чаем, уже холодным, как декабрьский ветер за окном.
— Мам, ну взгляни на меня хоть раз! Что случилось-то?
Антонина Ильинична медленно развернулась. В её глазах — глубокая лужа немых слёз, но она крепко держала шлюзы, чтобы не прорвало.
— Говорю же, всё в порядке. Продолжай про свою новую кухню.
Дочь прищурилась. Мать казалась какой-то прозрачной, будто тень от себя самой. Под глазами — фиолетовые полукруги, будто кто-то тыльной стороной ложки вдавил.
— Мам, а где папа? Всё ещё на гараже копается?
— Папа… — Антонина Ильинична закашлялась. — Папа задерживается. Дела у него там, с машиной.
— В такую-то стужу? — Варя скривилась. — Он же всегда говорил, что зимой гаражи — деньги на ветер, только пальцы отморозишь.
— Ну… аккумулятор проверить, может. Морозы же.
Дочь нахмурила лоб. Отец терпеть не мог возиться с железом при минус двадцати. Говорил, что лучше новую купить, чем старую чинить.
— Мам, позвони ему. Пусть приезжает, мне с вами обоими поговорить надо.
— Не стоит его отвлекать, — резко ответила Антонина Ильинична. — Он там… занят.
— Чем занят-то? — Варя полезла в карман за телефоном. — Ладно, сама позвоню.
— Не надо! — мать выхватила у неё мобильник с такой силой, будто это была граната с выдернутой чекой. — Не звони ему, прошу тебя.
Варя от неожиданности даже подпрыгнула.
— Мама… вы что, поссорились?
— Не ссорились. Всё в порядке, я же сказала.
— Да какое «всё в порядке»! — Варя ударила кулаком по столу, и чайные ложки звякнули, как бубенцы. — Ты бледная, как мел, глаза опухшие, папы нет, а ты твердишь эту чушь!
Антонина Ильинична сжала губы так крепко, что они побелели, и снова уставилась в окно. За стеклом снег кружил бесконечный вальс, засыпая двор пуховым одеялом.
— Может, чаю свежего? — спросила она, будто не слышала крика. — Этот уже, вижу, остыл.
— Да ну его, этот чай! Я хочу знать правду!
Варя вскочила и вплотную подошла к матери, так близко, что видела, как дрожит её нижняя губа.
— Мам, я твоя дочь. Если что-то случилось, я должна знать. Где папа?
Антонина Ильинична закрыла глаза. В груди — камень, который она таскала уже неделю. Неделю лжи, недоговорок, игры в счастливую семью.
— Папа… — начала она и замолчала.
— Что с папой? — Варя схватила мать за плечи. — Мам, ну скажи же!
— С папой всё хорошо. Он здоров.
— Тогда где он?!
Тишина повисла между ними, как гирлянда после Нового года — ненужная, но ещё не убранная. Антонина Ильинична разглядывала узор на линолеуме, будто там были написаны ответы на все вопросы.
— У Зои, — прошептала она наконец.
— У какой Зои?
— У Зои Николаевны. Из соседнего дома.
Варя моргнула, будто ей в глаза брызнули лимонным соком.
— Чего?! Что он там делает?
— Живёт, — выдохнула Антонина Ильинична.
Слово упало между ними, как сосулька с крыши — резко, неожиданно, оставляя после себя холод.
— Как… живёт? — Варя села, будто у неё внезапно подкосились ноги.
— Переехал к ней. Неделю назад. Сказал, что больше не может, что полюбил её.
Дочь уставилась на мать, будто та говорила на древнегреческом.
— Мам… Это правда?
— Правда.
— И ты мне всё это время твердила «всё в порядке»?
Антонина Ильинична повернулась к дочери. Слёзы катились по её щекам, как пассажиры в переполненной электричке — беспорядочно, толкаясь, не зная, куда бежать.
— А что я должна была сказать? Что твой отец, с которым мы прожили тридцать пять лет, променял меня на какую-то библиотекаршу? Что я теперь никто и звать меня никак?
— Мам… — Варя обняла мать так крепко, будто хотела вдавить её в себя. — Почему ты сразу не сказала?
— Не хотела грузить. У тебя же ремонт, работа, Сашка на носу экзамены. Зачем тебе мои старушечьи драмы?
— Какой Сашка? Ему семнадцать, он сам со своими проблемами разберётся! А ты моя мать, и твои проблемы — это теперь мои проблемы!
Антонина Ильинична разрыдалась, прижавшись к дочернему плечу, как когда-то в детстве Варечка прижималась к её юбке.
— Варенька, мне так больно. Я не знаю, как жить дальше.
— Расскажи мне всё. С самого начала.
Они устроились на диване. Антонина Ильинична вытерла лицо уголком платка и начала, как начинают рвать старые обои — медленно, с болью, но понимая, что иначе новую жизнь не начать.
— Всё началось месяца два назад. Папа стал поздно приходить, говорил, что с коллегами задерживается. Потом вообще отдалился. Раньше хоть шутил, про футбол спрашивал, а тут молчит, в телефоне ковыряется.
Варя слушала, кусая губу.
— Я думала, может, работа. У них там сокращения были. Но потом заметила — одеколоном начал поливаться, как на свидание. «Босс», который ему лет двадцать стоял нетронутый.
— И ничего не заподозрила?
— Заподозрила. Но гнала от себя мысли. Мы же столько лет вместе, внуки уже… Кто мог подумать?
Антонина Ильинична снова расплакалась.
—
