**31 декабря, 1989 года**
Сегодня случилось нечто, отчего дрожь не отпускает пальцы, пока пишу эти строки.
Сидел на скамейке в сквере возле старого ДК, кутаясь в потрёпанное пальто. В руках мял дедовские рукавицы, а глаза цеплялись за прохожих — вдруг узнаю её. И тут… будто сама судьба привела. Шла невысокая женщина, волосы в пучке, сумка через плечо. Я вскочил, словно меня током ударило.
«Людмила… Людмила Семёновна… Подожди».
Она обернулась, прищурилась, и вдруг — губы в ниточку.
«Вот те на. Ты чего здесь, Соколов?»
«Хотел… извиниться. Объяснить».
«Объяснить?» — голос дрогнул. «После сорока лет? Думаешь, я забыла?»
«Я просто… чтоб она знала. Пусть даже не простит. Но перед смертью хочется хоть раз увидеть дочь. Чтоб поняла — отец у неё был».
Людмила стиснула кулаки:
«Я ей никогда не говорила, кто ты. Для неё ты — пустое место. Но… ладно. Придёт — не придёт, дело её».
«Я завтра здесь буду. Сколько надо».
…
Когда-то я, Виктор Соколов, был первым парнем в рабочем посёлке под Тулой. Высокий, глаза горят — девчонки заглядывались. Ухаживал за Людой как дурак: часами под окнами стоял, букеты срывал, ревность мутил — мол, «ткачихи за мной толпами ходят». Она долго крепилась, но сдалась. А потом…
Всё рухнуло в один день. Сбежал. Женился на дочке местного завмага — квартира, достаток, перспектива. Удобно. А Люда осталась одна. И вскоре узнала, что носит ребёнка.
Не сказала никому. Родила Лену и жила дальше. Я не появлялся. Не спрашивал. А она… несла своё материнство, не роняя достоинства.
А у меня жизнь пошла под откос. Жена оказалась бесплодной, болела. Дом — как склеп. Шлялся по улицам, высматривал в детях её черты. Потом от старого друга прознал: Лена — моя.
Но годы шли. Лена выросла, вышла за Сергея, родила Танюшку. Меня на свадьбу не звали. Злился сначала, потом… понял — сам виноват.
…
На следующий день Людмила пришла. С ней — женщина. Лена.
Вскочил, будто мне снова тридцать. Подошёл, шатаясь:
«Лена… Я… твой отец. Не заслужил даже здесь стоять, но… спасибо, что пришла».
Она молчала. Смотрела без ненависти — только усталость. Позвала в гости.
Квартира светлая, пахнет пирогами. Сижу на краю стула, чай пью, чепуху несу — лишь бы не молчать. А Лена глядит на меня, будто на призрак.
«Если нужны деньги, лекарства… скажите», — вдруг говорит.
«Нет… — потупился. — Я ж за всю жизнь… даже копейки не дал».
Тут выбежала внучка. Лена тихо:
«Таня, это твой дедушка. Виктор Иванович».
Девочка пробормотала что-то и убежала к бабушке. Остались вдвоём.
«Хочу вам дом отдать. В деревне, под Рязанью. Небогатый, но крепкий».
«Спасибо, — спокойно. — Нам хватает».
Понял тогда всё. Встал, поблагодарил, попросил фото внучки. Уходил, сжимая в кармане снимок. Муж Лены подвёз до станции. Всю дорогу молчал. А в вагоне разглядел на обороте надпись:
«Папе. От Лены».
И тогда осознал: прощение, может, и началось. Но времени, чтобы этим согреться, у меня уже нет.
**Вывод**: поздно каяться, когда печь топить. Лучше вовремя быть человеком.
