«Когда все отвернулись, свекровь наконец вспомнила о нас. Но было уже поздно…»
Мы с Дмитрием вместе больше десяти лет. Вышла за него в двадцать пять. Он не единственный ребёнок в семье — есть два старших брата: Артём и Кирилл. Оба устроены — жёны, карьера, коттеджи под Москвой. Их мать, Галина Викторовна, — женщина с железным стержнем. Сама подняла троих сыновей, ни у кого в жизни не прося помощи.
С первых дней брака я поняла: свекровь меня невзлюбила. Вслух не говорила, но каждый взгляд, каждая пауза за столом, каждое «забыла позвать» кричали об этом. Я терпела. Думала, может, не дотягиваю до её идеала, а может, она просто не готова отпустить младшего сына.
Ведь Дмитрий был её опорой. После свадеб братьев он остался с ней — чинил сантехнику, возил в поликлинику, решал вопросы с ЖЭКом. А потом появилась я. И его мир перевернулся.
Я пыталась стать ей родной. Пекла её любимый медовик, звонила по выходным, дарила шали из Павловского Посада. Даже пыталась называть «мамой», но горло сжималось. Она оставалась ледяной, будто между нами всегда стояла невидимая стена.
Когда родился сын, Галина Викторовна участила визиты. Но вскоре старшие невестки тоже родили внуков, и интерес к нашему Саше угас. На Новый год она летала к ним в Сочи, звонила им по вечерам, а мы были фоном. Больнее всего было, что она ни разу не поздравила меня лично — только через Дмитрия. Ни цветка, ни смс. Сначала плакала, потом сдалась. Не каждой дано две матери.
Шли годы. Жили скромно, но без долгов. Родилась дочь. Дмитрий трудился на заводе, я растила детей. Свекровь маячила где-то на краю жизни — всё те же редкие звонки, визиты раз в полгода. Не лезли в душу, но и не рвали связь.
Год назад умер свёкор. Галина Викторовна сломалась. Поседела за неделю, перестала выходить. Врачи твердили о депрессии, прописали антидепрессанты. Старшие сыновья привезли разово продукты — и растворились. Мы навещали редко, но чаще них.
Под Новый год она неожиданно позвонила: «Приезжайте, встретим праздник вместе». Согласились — всё-таки кровь.
Я колдовала на кухне, резала «Оливье», ставила холодец, пока она лежала на диване, уставившись в потолок. Спросила про братьев. Махнула рукой: «Им не до меня…»
Перед боем курантов она вдруг поднялась: «Садитесь, надо поговорить». Вздохнула: «Артём с Кириллом отказались. Остались вы. Переезжайте в мою трёшку в Люберцах. Ухаживайте, а я оформлю квартиру на вас».
Меня будто обухом ударило. Все эти годы — невидимка, а теперь, когда другие слились, мы вдруг стали «последней надеждой». Всё, чего я ждала — капля тепла, немного участия. Но она десятилетиями выбирала других. А теперь одиночество страшнее гордыни?
Дмитрий промолчал, буркнул: «Обсудим». В машине я взорвалась. Без крика, но жёстко:
— Дима, я не монашка. Не смогу ухаживать за тем, кто годами делал вид, что меня нет. Кто даже на день рождения не звонил. Это не любовь — страх умереть в одиночку. И она готова купить заботу
