Сначала крем, потом всё остальное
С Аркадием мы знакомы уже лет пятнадцать. Но по-настоящему сблизились лишь пару лет назад — когда оба почти одновременно разошлись с жёнами. У него второй брак развалился с громкими ссорами и хлопаньем дверей. У меня — тише, но не без душевных ран. Водку мы не глушили, не утопали в жалости к себе — просто колесили по набережным, носились по лесным тропинкам. Велосипеды, пот и ветер в лицо. Мужскую дружбу скрепляет не выпивка, а жажда свободы. Такой, чтобы ни перед кем не оправдываться, не отчитываться, не тащить за собой груз чужих надежд.
Мы оба резко сбросили вес. От живота, который когда-то нависал над ремнём, не осталось и следа. Свобода — она и от лишнего веса лечит. И вот в один тёплый июльский вечер катим мы с Аркадием через парк. Он вдруг бросает руль, раскидывает руки, задирает голову и кричит во всю глотку:
— Свобоооода!
Собаки бабулек на лавочках взвизгнули от испуга. А он — смеётся. Такой счастливый, что даже завидно.
Прожили мы так год — холостяками, довольные, подтянутые, никому не обязанные. Но однажды я заглянул к Аркадию. Привёз новый велосипед — хвастался, хотел похвастаться. Я потрогал раму, покрутил педали, испачкал руки в масле и пошёл в ванну отмываться. И вот, пока намыливал ладони, взгляд мой упал на маленькую розовую баночку. Женскую, с золотистой крышечкой. Крем.
— Аркаша! — крикнул я. — Ты чего? Кремом мажешься?!
Он засмеялся, как школьник, пойманный за шалостью.
— Да это Настин. Оставила, чтоб не таскать туда-сюда.
— Настин? Это кто ещё?
— Ну… Я тебе не рассказывал?
Конечно, не рассказывал. А зря.
Оказалось, месяц назад он познакомился с девушкой. Настя, юрист, делает карьеру. Приятная, умная, симпатичная. Бывает у него, остаётся ночевать. Оставила крем. Пока один.
— Ну всё, — сказал я. — Вторжение началось.
— Какое вторжение?
— Ты не понял? Это как в «Пришельцах». Сначала — зародыш в теле. Потом он вырастает и пожирает тебя изнутри. Этот крем — зародыш.
Аркадий отмахнулся. Но я-то знал, о чём говорю. Женщины не спешат. Они действуют изящно. Не врываются с криками и чемоданами. Они ставят баночку. Потом расчёску. Потом подушку. Ждут, пока ты расслабишься. А потом… потом ты уже не замечаешь, как в ванной полно розового, на балконе — коробок, а в сердце — тревоги.
Вскоре Аркадий позвал меня в гости. Знакомиться. Настя оказалась на удивление милой. С серёжками-гвоздиками, аккуратной причёской и улыбкой, в которую сразу веришь. Она испекла пирог с курицей — спорно, но вкусно.
Я снова зашёл в ванную. Там уже были розовая расчёска и крем для рук. А серёжки лежали в мыльнице, как дома. Я глянул на себя в зеркало:
— Всё, друг, ты заражён.
Прошёл ещё месяц. Я предложил Аркадию прокатиться по нашему любимому маршруту. Он отнекивался. Я приехал лично вытащить его из дома. Он вышел в халате, сонный.
— Сань, ну хоть бы позвонил.
Из комнаты голос Насти:
— Аркаша, кто там?
Он:
— Санька… насос… привёз…
Я прошёл умыться — и сразу понял: конец. Мужская пена для бритья и лосьон жались в углу. Всё остальное — баночки, флаконы, тюбики, ароматы. И на раковине — её серёжки. Лежали не как гостьи, а как хозяйки.
Я ушёл молча.
Через пару недель он позвал меня помочь — собирали шкаф. Выкидывали хлам, переставляли мебель. Настя командовала:
— Так, вот это — на выброс. Нет, и это тоже! Книги — сюда!
Аркадий что-то вяло пробормотал — она переступила через его слова, как через разбросанные носки.
— Слушай, а тебе велосипед не нужен? — спросила она меня. — А то у нас место занимает на балконе.
Тогда я всё понял окончательно. Свобода Аркадия погибла. Её больше не было. Сначала — баночка крема. Потом — весь дом. Потом — балкон. Потом — сердце.
Мужчины! Если дорожите своей независимостью — не пускайте женщин в своё пространство. Ни на сантиметр. Всё начинается с «невинного» крема. А заканчивается тем, что вы уже не помните, кто вы, откуда и почему в вашем шкафу висит халат с рюшечками.
Прошёл год. Мы с Аркадием переписывались редко. Я катался один. Было одиноко. Но у меня оставалось главное — свобода.
А потом я встретил Катю. Всё пошло по накатанной. Она милая, добрая, ничего не требует. Только однажды, тихо, почти шёпотом:
— Можно я оставлю у тебя крем? Чтобы не таскать?
И я не сказал «нет». Потому что был влюблён.
Теперь всё. Вирус запущен.
И я чувствую — моё падение близко.
Простите меня, братья.
Прощайте.
