Сегодня снова разбирала вещи, которые мне отдала Лена, моя подруга и невестка её свекрови.
— Ну что не так с этими носками? — спросила я, перебирая мягкие шерстяные петли. — Тёплые, удобные, цвет приятный. Скоро холода — самое время носить.
— Да уж больно старомодные, — вздохнула Лена, отводя взгляд. — Мой Ваня такое точно не наденет. А свекровь столько навязала, что шкафы трещат.
Я молча взяла носки и положила их рядом с вязаным свитером, который Лена подарила мне в прошлом году.
Алевтина Ивановна, её свекровь, недавно вышла на пенсию. Живёт она в деревянном доме под Воронежем и вяжет, как настоящая мастерица. Шапки, кофты, носки — всё у неё выходит красивым и аккуратным. Но её бережливость порой играет с ней злую шутку.
Она могла распустить старую кофту, чтобы из этой пряжи связать что-то новое. Вещи получались с узелками, потрёпанные, да и цвета не всегда удачные. Поэтому Лена, не глядя, либо выбрасывала их, либо раздавала подругам.
Но для внука Алевтина Ивановна старалась по-настоящему. Копила пенсию, покупала хорошую пряжу, сидела ночами, чтобы каждая вещь вышла идеальной. Эти носки, что Лена мне отдала, — просто чудо: мягкие, тёплые, с аккуратным узором. Я держала их в руках и чувствовала, сколько в них тепла.
Как-то вижу: соседский пацан бегает в шапке, которую Лена мне предлагала неделю назад. Так же было с жилеткой и шарфом — всё, что Алевтина Ивановна вязала с душой, отправлялось чужим людям. Меня это злило. Ведь это не просто вещи — в них частичка её сердца, её заботы о внуке.
Носки, кстати, идеально подошли моей Насте. Она носила их с гордостью, хвасталась, какие они мягкие. Купить такое в магазине — нереально. Я предложила Лене поговорить со свекровью, объяснить, что нравится, а что — нет. Но она только отмахнулась:
— Да зачем? Проще раздать, чем объяснять. Она всё равно не поймёт.
Меня это задело. Не за себя — за Алевтину Ивановну. Эта женщина, с её натруженными пальцами, вкладывала в каждую петлю любовь. А её труд просто раздавали, даже не поблагодарив.
Лена любила поныть о свекрови: то лезет с советами, то слишком навязывается. Но я видела другое. Алевтина Ивановна просто хотела быть ближе к семье, к внуку, которого видит раз в полгода. А Лена её старания не ценила.
Однажды я не выдержала. Мы сидели у неё, и она снова раздавала вещи — теперь кофточку для Вани. Я взяла её в руки: мягкая, тёплая, узор безупречный. Представила, как Алевтина Ивановна, согнувшись, вяжет при свете лампы, считая петли. И не смогла молчать:
— Лен, ты хоть понимаешь, сколько труда в этом? Она же для твоего сына старается!
Она лишь фыркнула:
— Ой, ну что ты раздухарилась? Мне проще отдать, чем объяснять. Всё равно обидится.
Я замолчала, но внутри всё бушевало. Мне было горько за эту женщину.
Теперь не знаю, как быть. Если брать вещи — будто поддерживаю её безразличие. Если отказываться — испорчу отношения. Но каждый раз, когда Настя надевает эти носки, я испытываю стыд. Труд Алевтины Ивановны заслуживает большего, чем пылиться в чужих шкафах.
Что же делать?
