В моей жизни был переломный момент, но случился он не тогда, когда мы с мужем взяли пса из приюта, и не в тот день, когда я узнала, что наконец стану матерью после долгих лет отчаяния. Всё изменилось, когда родная мать, с которой у нас всегда были тёплые отношения, внезапно стала врагом — не моим, а моего пса.
Барс появился у нас восемь лет назад. Щенок с печальными глазами, израненный прошлым, но с безграничной преданностью в сердце. Мы с Артёмом полюбили его с первого взгляда — он стал нам как сын, особенно когда все попытки завести ребёнка заканчивались провалом. Мы лечили его, возили к ветеринару, учили командам, социализировали. Со временем он превратился в идеального пса: ласкового, умного, надёжного. Так и жили втроём — я, муж и наш Барс.
Когда после долгих лет борьбы я увидела две полоски на тесте, мир засиял новыми красками. Мы плакали от счастья, и даже моя мать и свекровь поначалу обрадовались. Но радость быстро сменилась упрёками:
«Собаку немедленно убрать! Ты совсем рехнулась? Шерсть, грязь, аллергия! Вдруг укусит?!» — твердила мать.
«Найдите, кому отдать! Ребёнок важнее какой-то собаки!» — вторила свекровь, закатывая глаза.
Мы с Артёмом терпеливо объясняли: Барс — не угроза. В доме чисто, у нас современная техника, всё под контролем. Он — часть семьи, и мы его не отдадим. Но старшее поколение не унималось. Мать названивала по десять раз в день, рыдая в трубку, что я гублю ребёнка. Свекровь осаждала мужа истериками. Давление росло, а я, уже на шестом месяце, лежала ночами, сжимая живот от волнения.
«Ещё одно слово — и вы у нас больше не появитесь», — сказал однажды Артём, глядя им прямо в глаза.
После родов они затихли, но ненадолго.
Когда я вернулась с сыном из роддома, первым делом подошла к Барсу — он скулил у двери, ждал. Я присела, обняла его. Мать и свекровь переглянулись. А когда у малыша на следующий день покраснели щёки, они пришли в бешенство.
«Это из-за собаки! Ты совсем не думаешь о ребёнке?!» — кричала мать.
«Он спит рядом с младенцем! Да моя бабушка в гробу перевернулась бы!» — вопила свекровь.
Я молчала, но Артём не выдержал и выпроводил их.
Тогда начались угрозы. Сначала шепотом: «Псу конец — пара пустяков». Потом громко: «Мы в опеку пожалуемся!» Мать заявила, что напишет заявление — мол, ребёнок в опасности, живёт в грязи с собакой. Что меня надо лишить прав, раз я ставлю зверя выше родной крови.
Грязь?.. У меня в доме чище, чем в операционной. Полы мою дважды в день, слежу за питанием, контролирую воздух, вещи стираю отдельно. Но что толку, если в чьей-то голове поселилась злоба?
Я сказала матери твёрдо: «Ещё один намёк на опеку — и ты никогда не увидишь внука».
С тех пор — тишина. Иногда на душе тяжело. Всё-таки она — моя мать. Но Барс — тоже семья. Он был с нами, когда казалось, что дети — не для нас. Он грел душу в самые тёмные дни. Он — не угроза. Он — часть нас.
Я не отдала его тогда и не отдам теперь. Если пришлось выбирать между шантажом и правом жить в мире с теми, кого люблю, — я выбрала последнее. И ни капли не жалею.
