17 мая
Весь вечер дрожу после ссоры. Коля заорал так, что стены вздрогнули: «Лида! Куда это ты вырядилась?!» Такое чувство, будто виновата в чём-то страшном.
Объяснила про театр с Аней – давно мечтали попасть на эту постановку. А он так и взвился: «Какой театр?! Посуда не мыта, рубашки мятые!» Схватил за руку – теперь красные пятна на запястье. Стыдно. Обидно. Весь день дома сидела, всё переделала, даже туфли начистила, разве один вечер – преступление?
«Тебе сорок два, Лидка, не ребёнок!» – кричит он. «Дом, обязанности!» А я вспоминаю его прошлогодние слова: «Кто тебя старую такую потерпит?» Те же слова слышу и от его приятеля Петровича, этого краснорожего хама: «Хозяин ты у меня, Коль, правильно супругу окультурил!» Они пили водку, хвалили его «методы». А я мыла посуду и чувствовала, как камень на сердце растёт.
Тётя Маня Маня, к которой сбежала вчера среди дня, сразу всё поняла. За пирогами с вишней глядела строго: «Лидочка, женщина при любых обстоятельствах должна себя уважать. Если муж этого не видит, цена ему три копейки». Голос у неё дрожал, она с дядей Ваней тридцать лет прожила, сквозь голод и стройки прошли. Он не смел пальцем её тронуть. А я? Домой шла, мимо книжного – рука сама потянулась к новому роману. Поставила обратно. Знаю, Коля скажет: «Опять деньги на ерунду!»
Ночью не спала. Смотрела на его спину, слушала храп. Десять лет вместе. Где тот парень, что цветы дарил у метро? Куда делась девчонка, что смеявшаяся от щекотки? Осталась тетка под сорок, серый тюфяк по его словам. Утром опять скандал: «Кофе – водичка! Рубашку белую приготовь!» Сушила её феном, пар жёг лицо. Слезы капали на утюг. Шипели.
На работе Марина – коллега с нашего отдела – ткнула прямо в соль: «Что с тобой, Львовна? Как будто свет внутри потух. Помню, когда пришла – огонь! А сейчас…» Не смогла говорить. Зашла в туалет, смотрела в зеркало. Да, морщинки у глаз. Да, пышнее стала. Но разве это повод для такой ненависти? Или просто он уже не видит во мне человека?
«Ужин где?!» – его рёв из кухни. И вдруг – щелчок. Тихий, но такой чёткий внутри. Как будто сломалась навсегда какая-то рабская пружина. За столом он тыкал вилкой: «Мясо – подошва! Салат – трава! Взгляни на себя – тряпка серая!» И еще: «Кто тебя, уродину такую, кроме меня потерпит?»
Прозрела. Будто шторы распахнули. «Хватит», – выдохнула. Он осел: «Чего?». «Больше не буду терпеть». Руки тряслись, но сумку собирала твёрдо. Он бесновался: «Сума сошла! Ипотека на мне! Зарплата твоя – гроши! Приползешь!» А я смотрела на этого незнакомца в знакомой пижаме и думала: Нет, уж. Лучше чердак, чем этот зверинец.
На дворе весна. Яблони отцвели, лёгкий пух в воздухе. Дозвонилась Аньке: «Это я… Приехать можно? Надолго». Её кухня, горячий чай с лимоном, её слова: «Наконец-то! Я ждала!» Первые месяцы было страшно. Он названивал ночами: то рыдая, то грозя. Цветы на работу шлёт – розы дешёвые, увядшие. Каждый букет – как пинок: «Помни, кто ты без меня». Не верю больше ни слезам, ни розам.
Сняла малюсенькую «однушку» у парка. Мебель светлая – по своему вкусу. Горшки с геранью на подоконнике. Книги на полке – все, что раньше прятала! Записалась в бассейн и на курсы бухгалтеров. Тётя Маня, когда навещала, ахнула: «Лидуха! Да ты молодец! Глазки-то горят, будто девочка!» На работе предложили вести проект с новыми клиентами. Зарплата приличная. Не отказалась.
Пол
Теперь, глядя на его удаляющуюся спину, она застегнула пальто покрепче, ловя смех детей у фудкорта, и поняла в последний раз — эта страница навеки перевёрнута.
