Сначала крем, потом всё остальное
С Семёном мы знакомы лет пятнадцать. Но по-настоящему сблизились только пару лет назад — когда оба почти одновременно развелись. У него второй брак развалился с громкими скандалами и хлопаньем дверей. У меня — тише, но тоже не без потрясений. Мы не заливали горе водкой, не варились в собственном соку — просто гоняли на великах по набережным, катались по лесным тропинкам. Велосипеды, пот и ветер в лицо. Мужскую дружбу скрепляет не бутылка, а жажда свободы. Такой, чтобы ни перед кем не оправдываться, не отчитываться, не тащить за собой груз чужих ожиданий.
Мы оба резко похудели. От живота, который раньше аккуратно нависал над ремнём, не осталось и следа. Свобода — она и от лишнего веса лечит. И вот в один тёплый июльский вечер катим мы с Семёном через парк. Он вдруг бросает руль, раскидывает руки, закидывает голову и орёт на весь сквер:
— Свобоооода!
Собаки соседских бабушек взвизгнули от испуга. А он — смеётся. Такой счастливый, что аж досадно.
Прожили мы так год — холостяками, довольными, подтянутыми, никому не обязанными. Но однажды я заглянул к Семёну. Привёз новый велик — хвастался, гордился. Я потрогал раму, покрутил руль, испачкал руки в смазке и пошёл в ванну мыться. И вот, пока намыливал ладони, заметил розовую баночку. Маленькую, женскую, с золотистой крышечкой. Крем.
— Сём! — крикнул я. — Ты чего? Кремом мажешься?!
Он засмеялся, как человек, которого вот-вот поймают за руку.
— Да это Танин. Оставила, чтобы не таскать с собой.
— Танин? Это кто ещё?
— Ну… Я тебе не рассказывал?
Конечно, не рассказывал. А зря.
Оказалось, месяц назад он познакомился с девушкой. Таня, юрист, строит карьеру. Милая, умная, симпатичная. Бывает у него, остаётся ночевать. Оставила крем. Пока только один.
— Ну всё, — сказал я. — Вторжение началось.
— Какое вторжение?
— Ты не понял? Это как в «Чужом». Сначала — зародыш. Потом он вырастает и съедает тебя изнутри. Этот крем — зародыш.
Семён отмахнулся. Но я-то знал, о чём говорю. Женщины не ломятся в дверь с чемоданами. Они действуют тоньше. Сначала ставят баночку. Потом зубную щётку. Потом подушку. Ждут, пока ты привыкнешь. А потом… потом ты уже не замечаешь, как ванная полна их вещей, балкон забит коробками, а в сердце поселяется тревога.
Вскоре Семён позвал меня в гости. Познакомить. Таня оказалась на удивление приятной. С серёжками-гвоздиками, аккуратной стрижкой и улыбкой, в которую хочется верить. Она приготовила пиццу с ананасами — спорно, но вкусно.
Я снова зашёл в ванную. Там уже лежали розовая щётка и крем для рук. А серёжки спокойно покоились в мыльнице. Я взглянул на себя в зеркало:
— Всё, приятель, заражён.
Прошёл месяц. Я предложил Семёну прокатиться по нашему любимому маршруту. Он отказывался. Я приехал вытащить его из дома. Он вышел в халате, сонный.
— Лёш, ну ты бы хоть предупредил.
Из комнаты голос Тани:
— Сёма, кто там?
Он:
— Лёха… насос… приехал…
Я зашёл умыться — и всё понял: конец. Мужские принадлежности — паста, пена для бритья и лосьон — теснились в углу. Всё остальное пространство заняли баночки, флакончики, тюбики, ароматы. И на раковине — её серёжки. Лежат не как гостьи, а как полноправные хозяйки.
Я ушёл молча.
Через две недели он позвал меня на помощь — собирали шкаф. Выкидывали хлам, двигали мебель. Таня командовала:
— Так, это на выброс. Нет, и это тоже! Книги — сюда!
Семён пытался вяло возражать — она переступала через его слова, как через разбросанные носки.
— Слушай, а тебе велосипед не нужен? — спросила она меня. — А то у нас он место на балконе занимает.
Тогда я окончательно всё понял. Свобода Семёна умерла. Её больше не было. Сначала — баночка крема. Потом — весь дом. Потом — балкоПотом — жизнь.
