Мою мать зовут Светлана Игоревна, ей сорок два. Родила она меня рано — едва окончив школу, в семнадцать. Её юношеский роман завершился не свадебным маршем, а бесконечными подгузниками, ночными укачиваниями и борьбой за каждый рубль. Отец исчез ещё до моего первого крика, а на ноги нас поставили лишь бабушка с дедушкой из Подмосковья. Благодаря им мама получила педагогическое образование, а я — возможность хоть изредка играть в куклы, а не считать копейки в кошельке.
Замуж она не стремилась, хоть кавалеры водились. Ограничивалась лёгким флиртом, твердя: «Вот ты на ноги встанешь — тогда и о своём счастье задумаюсь». Жили мы душа в душу — выбирали платья на распродажах в «Атриуме», красили волосы одинаковой хной, смеялись над её ученицами, списывающими контурные карты. Даже мои эксперименты — синие пряди, кольцо в носу, рваные джинсы — встречала шутками. Казалось, между нами нет тайн.
Мне двадцать. Учеба в колледже, подработка в кофейне, тусовки у друзей в Люберцах. Думала, мама затоскует, ведь я всегда была её вселенной. Но вместо грусти — влюблённость. И не в коллегу-историка, а в парня, который… младше её на двадцать лет!
Всё началось с невинных рассказов. Мама преподаёт в школе, коллектив — сплошь женщины за сорок. Но с прошлой осени в её речах зачастило имя «Артём». Сначала мельком: «Артёмка сегодня урок за меня провёл», потом подробнее: «Он так тонко чувствует поэзию Серебряного века!». Оказалось, этот «Артёмка» — новенький учитель информатики, выпускник педвуза. Ему двадцать два — всего на два года больше меня!
Моя всегда рассудительная мать превратилась в влюблённую школьницу: печёт ему блины с красной икрой, помогает оформлять электронный журнал, шепчет по телефону до полуночи. Когда я в последний раз видела, чтобы она гладила кому-то рубашки? Никогда!
Коллеги шепчутся за её спиной: Светлана Игоревна сменила строгие костюмы на обтягивающие платья, перекрасилась в платиновый блонд, записалась на зумбу. Всё из-за его небрежного: «Вы напоминаете молодую Пугачёву».
А потом гром среди ясного неба — «мы подумываем о совместном проживании». Мол, «я заслужила личное счастье», «он понимает меня как родная душа». Попытки вразумить натыкались на стену: «Он не мальчик! У нас духовная связь!».
— Ты в своём уме?! — кричала я, хлопая дверью шкафа. — Этот юнец даже съёмную квартиру себе позволить не может!
— Не смей его унижать! — впервые в жизни мама бросила в меня чашкой. — Ты просто ревнуешь!
Документы спрятала в старую коробку из-под «Алёнки» на антресолях. Пусть попробует подать в ЗАГС без паспорта. Соседи, конечно, шепчут, что я ненормальная. Но лучше сойти за сумасшедшую, чем позволить проходимцу прописаться в наш кооператив.
Жду. Если через месяц не сбежит — может, и правда любит. А если начнёт торопить с «потерянными бумагами» — сама лично выгоню его метлой.
Любовь любовью, но материнскую квартиру в Мытищах я этому цыплёнку не отдам.
