**Запись в дневнике**
Вчера с утра раздался звонок от матери, голос её дрожал от беспокойства:
— Сынок, сходи к тёте Любе, нашу соседку. Очень расстроена, просила совета. Ничего не объяснила, только сказала, что ты разбираешься в законах…
Любовь Михайловну я знал с малых лет. Мы жили в одном дворе, и даже когда я женился и переехал, всё равно захаживал к матери и здоровался с ней у подъезда. Ей уже под девяносто, но до недавнего времени она бодро шагала по двору, угощала всех пирогами и вела долгие беседы с соседками. Правда, в последнее время жаловалась на сердце. Младший сын, Дмитрий, жил с ней и помогал. А старший — Сергей — давно отделился, на другом конце Москвы, появлялся редко.
Сергей когда-то уехал в военную академию, потом служил, женился, купил квартиру, дачу, машину. Живёт хорошо, но с матерью отношения всегда были холодными: то молчит, то ворчит, то приказывает. А Дмитрий остался рядом. Годы шли, и он стал её единственной поддержкой. Вот ему-то Любовь Михайловна и решила передать квартиру по дарственной.
Старший сын узнал и… промолчал. Сказал:
— Мне не надо, у меня всё есть. Пусть хоть у Димы будет крыша над головой.
Казалось бы, всё справедливо. Но спокойствие длилось недолго.
Когда я зашёл к Любови Михайловне, по её лицу было ясно — плакала. Села, вытерла слёзы и спросила, едва сдерживая дрожь:
— Сынок… где можно сделать… ну эту… генетическую проверку?
Я опешил.
— Тётя Люба, зачем вам это?
Тогда она всё рассказала. Несколько дней назад к ней ворвался Сергей. С порога бросил:
— Я не сын твоего мужа. У нас с ним разные группы крови. Теперь понятно, почему квартиру отдала Диме, а не мне. Я тебе чужой. А он — родной.
Хлопнул дверью и ушёл. Не дав ей и слова сказать. Телефон не берёт.
Любовь Михайловна шёпотом продолжала:
— У мужа была первая положительная, я помню… А свою — забыла. В старом паспорте запись была, но его сменила. А группу Серёжи не знаю… Когда он родился, я и не запомнила, спросить не у кого…
Кто-то посоветовал ей ДНК-тест. Но я объяснил: её муж умер двадцать лет назад. Для экспертизы нужно либо его биоматериал, либо эксгумация. А это — только через суд, да и денег целое состояние.
Она снова заплакала:
— Значит, не смогу доказать, что он его сын?..
Тут я не выдержал. Голос сорвался:
— Тётя Люба! Вы ничего не обязаны доказывать! Он даже группу свою не назвал. Просто обиделся. Выдумал причину, чтобы вас ранить. Он взрослый мужик, а ведёт себя как мальчишка! Вы поступили по совести — дали жильё тому, кто был рядом. А он просто ищет повод, чтобы ударить побольнее.
Вздохнул и добавил:
— Хотите — сходите с Димой в больницу, узнайте свои группы. Может, в роддоме архивы сохранились. Или документы мужа поищите. Но даже если нет — Сергей должен приползти на коленях и извиниться. А не швыряться грязными обвинениями, которые режут глубже ножа.
Она кивнула, чуть успокоилась.
— Да… Но он ведь трубку не берёт…
Я попросил номер Сергея. Вышел на улицу, набрал. Он ответил.
— Здравствуйте, — сказал я. — С вами говорит сосед вашей матери.
— Вам чего?
— Хочу поговорить о Любови Михайловне…
— Говорите.
— Она очень страдает…
На этом он прервал разговор. Просто бросил трубку.
Я смотрел на экран, и в груди гудело одно: как легко рушатся самые крепкие узы, когда вместо любви — обида. И как страшно, когда родная кровь обвиняет тебя в том, чего ты не совершал.
Любовь Михайловна не предавала. Она просто отдала дом тому, кто не бросил. А старший сам ушёл. И теперь мстит — без слов, хладнокровно. А для неё он всегда был сыном. Родным. Единственным. До этого дня…
