Сыновья с невесткой выставили старика из родного дома. Уже теряя сознание от холода, он почувствовал, как что-то тёплое коснулось его щеки.
Николай Петрович сидел на обледеневшей скамейке в томском парке, судорожно кутаясь в поношенное пальто. Ветер выл, будто разъярённый медведь, снежные хлопья слепили глаза, а мрак ночи казался бездонной пропастью. Он тупо смотрел перед собой, пытаясь осмыслить, как человек, полвека назад собственноручно сложивший бревенчатый дом, оказался на улице — брошенный, как пустая бутылка из-под кваса.
Всего сутки назад он стоял в сенях родной избы. Но сын, Денис, смотрел на него ледяным взглядом, словно на назойливого попрошайку.
— Батя, нам со Светланой тесно, — бросил он, избегая встретиться глазами. — Возраст у тебя, сам понимаешь… Может, в пансионат или комнату снять? Пенсии хватит…
Невестка молча кивала, будто речь шла о выборе картошки на рынке.
— Да это ж моя хата… — прохрипел Николай, и голос дрогнул не от стужи, а от кома в горле.
— Ты сам дарственную оформил, — Денис пожал плечами с таким безразличием, будто говорил о погоде. — Бумаги подписаны.
Старик понял: его жизнь перечёркнута.
Не сказав ни слова, он вышел. Гордыня или безысходность — неважно. Теперь он сидел, втягивая голову в плечи, а мысли путались: как сын, которого он растил, кормил, выучил, вытолкал его на мороз? Лютый холод пробирал до печёнок, но душевная боль жгла сильнее.
И вдруг — прикосновение.
Мохнатая лапа осторожно легла на его колени.
Перед ним сидел пёс — крупный, с густой шерстью и умными глазами, словно видевшими всю людскую подлость. Ткнувшись мокрым носом в ладонь, он тихо заскулил: «Идём».
— Ты откуда, Шарик? — старик сглотнул ком, гладя тёплую спину.
Пёс потянул зубами за полу пальто, настойчиво поводя хвостом.
— Ну ладно, поведусь на твои проделки… — Николай с трудом поднялся, чувствуя, как собака аккуратно подталкивает его боком.
Они брели через заснеженные переулки, пока не остановились у резных ворот. На крыльце, освещённом тусклым фонарём, стояла женщина в валенках и пуховом платке.
— Алмаз! Опять бродяжничаешь? — начала она, но, разглядев старика, ахнула: — Батюшки! Да вы же синий весь!
Николай хотел буркнуть «ничего», но зубы стучали, как погремушка.
— Быстро в дом! — женщина схватила его под локоть, почти втащив на тёплые половицы.
Очнулся он под шерстяным одеялом. В избе пахло щами с капустой и свежей выпечкой. Женщина, назвавшаяся Галиной, слушала его историю, хмуря седые брови.
— Оставайтесь, — перебила она, когда он закончил. — Места хватит.
— Да я… неудобно…
— Алмаз вас привёл — значит, судьба, — она потрепала пса за ухом. — А я вон на почте работаю — одной скучно.
Через полгода, с помощью юриста из райцентра, Николай оспорил дарственную. Дом вернули, но старик лишь махнул рукой:
— Не надо. Тут мой дом теперь.
Галина кивнула, помешивая щи. Алмаз, свернувшись калачиком у печи, мирно посапывал. Николай Петрович взглянул на заиндевевшее окно и впервые за много лет тихо засмеялся — жизнь, оказывается, только начиналась.
